— Я сам…
— Никаких «сам», — перебил Суровягина Парыгин. — Таня, закрой шлемофон. Андрей, далеко не отплывай. Старайся держаться на одном месте.
Он закрыл шлемофон и исчез под водой. Таня доверчиво протянула ему руки. Они подплыли к подводным скалам. Сулой ярился. Пловцы выжидали, держась вертикально у самых бурунов. Когда накат уменьшился, быстро вошли в волны, в последний момент легли на спину, повернулись ногами к скале и без единой царапины выбрались на гладкую, скользкую поверхность камня.
У ног шипели и пенились волны. Теперь они не казались такими страшными.
Таня открыла шлемофон. Парыгин ободряюще улыбнулся и опять скрылся под водой.
Чтобы быстрее прошло время, Таня стала считать. Досчитала до ста, до ста пятидесяти, до двухсот… Пловцов все не было. Она тревожно оглянулась. «Главное — не волноваться», вспомнила она совет Парыгина и снова начала считать: раз, два, три… Медленнее, как можно медленнее…
…Под водой Парыгин ориентировался так же хорошо, как охотник в тайге, и уверенно поплыл к Суровягину. Но его на месте не оказалось. Парыгин чертыхнулся и нажал кнопку-сигнал. Звуки расходились на сто метров в радиусе. Суровягина в этих пределах не было. Но не мог же он за короткое время отплыть так далеко? Парыгин терялся в догадках. Не такой человек Суровягин, чтобы рисковать без надобности, ради спортивного интереса.
Потом Суровягин рассказал, как все произошло. Он не погрузился в воду после разговора с Парыгиным. Его внимание привлекла яхта цвета морской волны, огибающая безымянный остров с юга на восток. Он знал, что Холостов — страстный яхтсмен, любитель острых ощущений. Яхта действительно скользила легко и плавно. Суровягину даже удалось разглядеть одинокую фигуру человека. Паруса взмахнули последний раз и исчезли за островом. Суровягин закрыл шлемофон и погрузился в воду.
«Не знаю, что нашло на меня тогда, — рассказывал он, — но встреча с яхтой почему-то вывела меня из равновесия. Чтобы вы поняли меня… Я даже не могу подобрать слова, чтобы точнее определить то состояние, в котором находился. Понимаете, безбрежный океан, голубое небо над головой, и яхта, которой управляет авантюрист… Неоглядный простор, красота мира и преступник… Мне это показалось диким. Явления, совершенно несопоставимые, я почему-то сопоставлял, и так ушел в свои мысли, что потерял чувство времени. Между тем приливной сулой гнал меня на остров Семи Ветров. В этом я убедился, когда пришел в себя и всплыл на поверхность… Тут я забеспокоился и устремился против сулоя…»
А Парыгин в это время метался по океану. Вдали шумел сулой. Кружились водоросли, как белье в стиральной машине. Парыгин сигналил беспрерывно, будоража покой океана. Молчание, равнодушное, загадочное… «Не волноваться», — твердил себе Парыгин и не мог не волноваться Он всплыл, огляделся. Где же Суровягин?
Максим опять ушел на глубину. Вдруг он затаил дыхание. Послышалось? Нет. Какое-то гудение. Но оно не приближалось… Нет, приближалось. Потом исчезло. Послышалось снова… Отрывисто, не похоже на сигнал. Нет, конечно же, это ответный сигнал: вода искажает звуки! Парыгин вздохнул с облегчением. Отлегло от сердца. Гдето далеко плыл Суровягин. Парыгин затаил дыхание, чтобы лучше слышать высокие, отрывистые звуки сигнала. Все громче, все ближе… Вскоре мелькнул и силуэт Суровягина.
Парыгин показал другу кулак…
— Ой, я еле жива! — обрадованно воскликнула Таня, увидев своих товарищей. Она плакала и смеялась. — Но почему вы так долго?
— Чертовски курить хочется, — первое, что сказал Суровягин, открывая шлемофон.
Парыгин молча протянул ему сигарету.
Все трое обернулись к морю. Волны бились о камни, образуя клокочущие водовороты. Необузданная стихия. Извечный враг и одновременно друг человека.
По какой-то странной ассоциации Парыгин вспомнил разговор с Холостовым в воздушном лайнере. «Вся наша жизнь — парадокс». Это его утверждение — тоже парадокс. Он вообще стремился, как показалось Парыгину, произвести впечатление, блеснуть чем-то необычным, чемто выделиться. Взять хотя бы его поездку на яхте по штормовому морю. Она явно была рассчитана на эффект. Холостова переполняло самодовольство. Он наслаждался всеобщим вниманием.
Только теперь Парыгин, кажется, понял Холостова. Хотя инженер, на первый взгляд, не разделял безнадежно легкомысленной и безнадежно пессимистической точки зрения на мир: «После нас хоть потоп», он был верен ей. По его мнению, жизнь человека — парадокс, она вошла в противоречие с темной и мрачной силой термоядерных бомб, накопленных человечеством для самоистребления. Какая нищета философии.
Парыгин был сыном своего века и сыном своего народа, мирного, трудолюбивого и сильного. Он верил в народ, верил в простые истины: добро побеждает в борьбе со злом, тьма отступает перед сретом. Так всегда было. Так есть и так будет. Но вера в добро, в свет, в правду не может быть пассивной. Созерцатели не побеждают. Истинная вера в правоту своего дела всегда действенна, всегда предполагает борьбу. И он, Парыгин, жил, трудился, боролся вместе со всем своим народом.
Холостов вдруг представился ему карликом на плечах великана народа. Карлик в мыслях и чувствах…
— Максим! Иди сюда, — крикнула Таня.
Она стояла на краю каменного мола, в двухстах метрах от острова, и, жестикулируя, что-то горячо доказывала Суровягину. Парыгин подошел к ним.
— Кричу, кричу, — сказала Таня. — Ты уже минут десять стоишь, как истукан.
— Он размышлял о судьбах мира и человечества. — Суровягин значительно поднял палец, засмеялся. — Угадал, Максим?
— Ты подаешь надежды. Если уж вы так любопытны, скажу — я думал о Холостове.
— Странно, мальчики, — нахмурила брови Таня. — Почему так много думают и говорят о Холостове? А он, как стеклышко на ладони, — циник, пошляк и хвастун.
— Нет, опасный контрабандист под маской циника и пошляка, — сказал Суровягин.
— Это у него не маска, — резко прервал Парыгнн. — Он именно таков в сути своей. Если не хуже.
— Хватит, — взбунтовалась Таня. — Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном. Об обеде, например, — она улыбнулась.
— Обедать будем на острове, — сказал Парыгин. Каменный мол обрывался в двухстах метрах от острова.
— Там ожидает нас торжественная встреча и роскошный королевский обед. Один из тех обедов, которые описаны Вальтером Скоттом, — сказала Таня, показывая на тучи птиц над обрывом.
Переплыть двести метров — пустяки. Не успеешь погрузиться, как уже на том берегу. Именно с таким настроением все трое ушли под воду.
Течение почти не ощущалось. Парыгин, сильно подгребая правой рукой, плыл боком, чтобы все время видеть Таню. Вдруг она с беспокойством посмотрела на него. Он улыбкой успокоил ее, но тут же почувствовал, как его потянуло в сторону. Тани рядом уже не было. Сдавленный звук сорвался с его губ. Течение затягивало все сильнее. Суровягин сигналил: «Опасность!»
Парыгин ринулся в сторону. Ноги заносило течением. С левого бока костюм вздулся, как парус. Но и в эти опасные мгновения Парыгин не утратил рассудка. Первый рывок был сделан против течения, потом Парыгин круто повернулся и под углом сорок — пятьдесят градусов ринулся в воронку. Через мгновение он, как пробка, выскочил из нее.
Почувствовав себя в безопасности, Парыгин перевел дух, несколько секунд спокойно лежал в толще воды, потом начал посылать сигналы своим спутникам. Обостренный слух ловил все звуки океана, кроме позывных друзей. Почему они молчат? Попали в воронку? Этого не может быть! Плывя зигзагами, Парыгин не переставал вызывать товарищей. Наконец послышались ответные сигналы. Живы! Живы!
Через полчаса они благополучно выбрались на остров и сразу же разожгли костер.
— Я растерялась, — рассказывала Таня, запивая галеты черным кофе из термоса. — Понимаете, растерялась и забыла нажать кнопку-сигнал. Не знаю, почему, но поплыла наискосок течению и выплыла. Я, наверное, ужасная трусиха.
— Ты отважная, Таня. Ты догадалась, куда ллыть…
— Я машинально, Максим.
