стипендии имени «Эллипса» для учащихся высших учебных заведений «ракетного профиля».
Несколько иной характер носило письмо в редакцию пенсионера Хар. Утробина. Он выражал огромное беспокойство насчет «воспитания молодого отряда пионеров» и приводил в связи с этим примеры из своей личной жизни-образца. Главное, подчеркивал Хар. Утробин, надо воспитывать «юных борцов за космос» в духе строгой дисциплины и «не оставлять без сугубого внимания проступки, подобные тому, который совершил молодой юный пионер А. Ф. Ноготков, который без спросу у родителей и не посоветовавшись с пионерской дружиной, тайно полетел на планету Марс, бесчинствуя и мелко хулиганя по дороге».
Между тем Елена Петровна и Варвара Никаноровна вместе с Георгием Васильевичем часто собирались у телевизора или приемника, слушали и смотрели передачи о космосе, вспоминая об Алике и его отце, словно те отсутствовали по крайней мере лет восемьдесят.
Иногда Елену Петровну навещали Стребинцев и академик Иванов-Иванов, раза три-четыре к ней заходили коллеги по музыкальному училищу. Что же касается Женьки Крякова, то здесь он был постоянным гостем на правах лучшего друга Алика.
Глава двадцатая,
описывающая события непреходящего значения
После памятного случая в пилотской кабине, когда Иван Сергеевич вынужден был оглушить Алика Ноготкова ультрагипноингалятором, мальчуган впал в состояние летаргического сна, что был вынужден засвидетельствовать доктор медицины Блаженный. Когда же он через десять суток проснулся, Джонриду Феоктистовичу и Филиппу Ивановичу удалось уговорить мальчишку не проявлять своих удивительных способностей хотя бы до посадки на Марсе.
Смиренное поведение Алика радовало членов экипажа «Эллипса», и даже, когда крошечный метеорит пробил оболочку космической оранжереи, все считали это гораздо меньшим бедствием, нежели шалости Ноготкова-младшего, грозившие, по словам астроботаника, превратить их корабль в летающую БМ-10, что при расшифровке означало Братскую Могилу на Десятерых.
Молотков вызвал в пилотскую кабину Сергея Ивановича, когда тот уже завершал утреннюю трапезу.
— Что-нибудь случилось? — спросил дублер, входя.
— Так, Сергей Иванович, пустячок, — пожал плечами Молотков. — Взгляните-ка на экранчик центрального теле-устройства! — Волнуясь, дублер приблизился к экрану с едва заметными красными линиями и в волнении откинул со лба прядь волос.
— Иван Сергеевич! — воскликнул Серповский. — Будь я проклят потомками, если та крупная симпатичная румяная дынька — не планета Марс!
— За ваших потомков я спокоен, но я оторвал вас от еды. Извините!
— Да чтобы увидеть в таком солидном варианте эту бахчевую культуру, я готов голодать две недели подряд!
— Зовите всех сюда, пусть полюбуются.
Серповский нажал на одну из мигающих кнопок пульта и закричал:
— Внимание! Всем приказано перейти в пилотскую кабину! — Взглянув на телеэкран, он убедился, что понят всеми: члены экипажа покидали свои отсеки. — Видите, друзья, — обратился он минуты через три к вошедшим, — как Марс застыл на перекрестке? Это означает, мои дорогие коллеги, что теперь нам остается выйти на прямую, как говорят спортсмены.
— Для штурмана, — заметил Ташматов, — это весьма неосторожное высказывание. Учащиеся средней школы знают, что в условиях космоса кратчайшим расстоянием между двумя точками является далеко не прямая.
— Так я же подчеркнул — «как говорят спортсмены», — улыбнулся дублер. — И вообще попрошу в «тот исторический момент не придираться!
— Сколько осталось километров? — поинтересовался академик.
— Двести восемьдесят тысяч, — ответил Молотков, — сущие пустяки, ровно четыре часа пути — Как от Ленинграда до Ташкента или до Душанбе.
— Можно приготовить кинокамеру? — спросил Налотов.
— А разве вы успели ее разобрать? — удивился < орловский.
— Как дела с эн-пэ-у? — поинтересовался Филипп Мнанович.
— Налажено?
— Связь в порядке, — не отрываясь от приборов, ответил Молотков. — Ну, ладно, полюбовались, и хватит. Всем занять свои места! — Когда это приказание было выполнено, Молотков с тревогой произнес: — Торможение будет резкое, Сергей Иванович. Происходит нечто странное. То есть настолько странное, что я боялся об этом сказать при всех. Больше того: лично я, например, не могу найти сколько-нибудь разумных объяснений этому явлению. Взгляните-ка на поведение жироскопа и компаса — чудеса!
Сергей Иванович нагнулся к приборам и застыл в изумлении.
— Надо все-таки вызвать сюда Ташматова, Иван Сергеевич.
— И Романа Павловича, — добавил Молотков, нагибаясь к микрофону. — Внимание! Кандзюбе и Ташматову срочно зайти ко мне! Повторяю: срочно!
Даже сквозь иллюминатор гермошлема скафандра можно было заметить, что физик-ядерщик очень взволнован.
Внезапный вызов он, естественно, понял как крайне вынужденную меру Молоткова. Так же встревожен был и доктор геологии, который с напряжением глядел на командира корабля. Едва взглянув на компас и жироскоп, Кандзюба и Ташматов одновременно вздохнули и вопросительно посмотрели друг на друга.
— Они исправны? — с сомнением в голосе произнес Ташматов.
— Абсолютно, — заверил Молотков. — Увы!
— Магнитная буря исключена? — в раздумье спросил Кандзюба.
— Полнейший магнитный штиль, — хмуро информировал Серповский.
— Странно, — покачал головою Кандзюба, — однако впечатление такое, будто где-то совсем недалеко находится мощная магнитная аномалия. Ну, в общем, словно рядом с нами и с такой же скоростью движется астероид, состоящий сплошь из одних намагниченных пород.
— Словно вмешиваются потусторонние силы, — невесело улыбнулся Ташматов. — Какие-то грандиозные джины, выпущенные злым волшебником.
— Я «Эллипс», — монотонно заговорил Иван Сергеевич, наклонившись к микрофону, — Эн-пэ-у, я «Эллипс». Как слышно? Прием.
Несколько минут в пилотской кабине царило безмолвие. Все ждали ответного слова вн-пэ-у. Тихо жужжали приборы на пульте управления, слышно было, как в наушниках Молоткова звучала хаотическая музыка, прорывалась человеческая невнятная речь, раздавался писк морзянки, различных сигналов и позывных. Иван Сергеевич собирался было включить передатчик, когда раздался знакомый голос дежурного
НПУ:
—Я эн-пэ-у, я эн-пэ-у. Вас понял, «Эллипс». Проверьте исправность компаса и жироскопа. Руководство эн-пэ-у затрудняется дать объяснение причинам странного поведения вашего корабля. Прием.
— В общем, надо разбираться самим, — пробурчал Молотков и снова перешел на монотонную речь: — Я «Эллипс», я «Эллипс», сообщаю, что компас и жироскоп совершенно исправны. Постараемся выяснить причины интенсивного торможения. Я «Эллипс», прием.
— Иван Сергеевич, — обеспокоенно произнес Ташматов, — у меня такое ощущение, будто сейчас вступили в силу какие-то не известные нам законы физики. Ведь давно уже было всё рассчитано, мы знали, что будет с «Эллипсом» в любую минуту, а тут вдруг какие-то странные загадки...
— У нас уже, кажется, были случаи, когда всем приходилось удивляться, — с некоторым ехидством
