выходит…
Павла обдало жаром, он вскочил.
— Что?
— Он не придет… велел сказать…
— Врешь! — Павел схватил ее за плечи. — С ума сошла?
Палашка вырвалась и побежала в деревню. Павел бросился следом за ней, пильщики остановили работу. Павел бежал к деревне, к дому дяди Евграфа, чувствуя, как от волнения и горя слабеют ноги, в голове искрами мелькали страшные мысли: «Гад Судейкин… кастрировал жеребца… Это от него, от Судейкина… Перепугал мужиков… Что делать теперь?»
Он вбежал в дом дяди Евграфа как сумасшедший. Рванул двери летней избы — никого. Побежал в зимнюю — там тоже. «Спрятался… Эх…» Павел начал метаться по всему дому, ища Евграфа.
— Божатко! Божатко… — кричал он.
Никто не отозвался. Павел сел на приступок и сжал кулаками виски. Он не слышал, как на сарае зашуршало прошлогоднее сено: Евграф осторожно выглянул и вылез на свет божий.
— Паша…
Павел не оглянулся.
— Павло, послушай, что скажу…
— Иди ты… — Павел по-страшному выругался. — Трус! Пентюшка! — Схватил дядюшку за грудки, притянул к себе и долго глядел в лицо. Евграф прятал и отводил глаза.
— Эх ты…
Павел оттолкнул его, скрипнул зубами, лестница прогрохотала под каблуками.
К Ивану Клюшину не стоило было и ходить. Павел в отчаянии прибежал домой.
Пильщики, узнав о том, что мужики вышли из пая, тоже остановили работу. Старшой ждал в избе, чтобы попросить расчет. Бабы ревели на верхнем сарае.
Все рушилось на глазах.
И Павел заметался по дому, не зная что делать.
Дедко Никита с утра пошел было в поле помогать Ивану Никитичу, но совсем неожиданное дело сорвало все его планы. Он был не то чтобы церковный староста, но за храмом в Шибанихе приглядывал больше всех. Не однажды собирал деньги на ремонт, приструнивал прогрессиста Николая Ивановича, когда тот впадал в непотребство.
Проходя мимо церкви, дедко остолбенел. Человек шесть мазуриков-недорослей кидали камнями, стараясь попасть в окно летнего храма. Коноводил у них опять Селька. Звон стекла оглушил деда Никиту как громом.
— Паскудники, ироды!.. Что делаете?
Подростки разбежались по заулкам. Никита, сокрушенно навалясь на батог, с трудом отдышался: «Что делается!» Он припомнил, что Селька не первый раз варзает и богохульствует около храма. Еще великим постом этот прохвост углем написал матюги на ограде, теперь вот и стекла бьют.
Дедко решил поискать стариков, посоветоваться. Двое из них — Клюшин и Жук — сидели на бревнах, Никита издали заприметил их. Они нюхали табак, разбирали позавчерашний праздник и дело с Акиидиновым жеребцом. Оводы летали над ними вгустую.
— Дак оне нас не кушают, — как бы оправдываясь, сказал Жук. — Мы уж для их вроде и нескусны, вон пусть молодяжку едят.
Дедко Никита рассказал про молодяжку. И старик Жук, и дед Клюшин поддержали Никиту.
— Делать, ребятушки, нечего, надо поучить Сельку.
— Пороть, один выход.
— Его не пороть надо! — подошел дед Новожил. — Ему, дьяволенку, надо всю кожу батогами спустить!
— Вот что, ребятушки, — дождался своей очереди сказать дедко Клюшин. — А нам бы к председателю сходить, к Микуленку-то.
— Оно верно.
— Скажем, так и так. Нет больше никакой силы-возможности, разреши фулигана выпороть.
— Конечно, надо бы доложиться-то. Оно бы ненадежнее.
Микулина по случаю праздника дома не оказалось, нашли его за домом Кеши Фотиева. Он играл в рюхи с другими холостяками. Тут же был и виновник события.
— Доброго здоровьица, — отвлекая внимание, громко поздоровался Жук, — честной компание!
Дед Никита, якобы невзначай, отозвал Микулина в сторону. Тот был под хмельком и с одноразки не понял, что от него требуется.
— Мы, значит, Миколай Миколаевич, это, — объяснял старик Новожил, — просим.
— Разреши поучить.
— Да кого? — Микулин все еще не мог усечь, в чем дело.
— Сельку. Который раз безобразит.
Микулин расхохотался.
— Да вы что, старики! Он ведь у нас актив.
— Вот ты и поучи. Ты по своей линее, по активной, а мы по своей.
— А мне-то что! — Микулин махнул рукой. — Учите, шут с вами. Да вам его все одно не изловить, он как заяц ускачет.
— Сымаем.
Микулин убежал, пришла его очередь выбивать «пушку». Селька ничего не заметил. Старики по одному подались к сопроновскому подворью.
Отец Сельки Павло Сопронов второй год сидел дома, совсем обезножел. Ноги отнялись у него, может, от простуды, может, от спинного ранения, полученного во время Брусиловского прорыва. Кроме сыновей, Игнахи и Сельки, у него имелась еще старшая замужняя дочь Агнейка. В последний приезд Игнаха привез откуда-то из-под Вологды жену Зою — черноватую, костлявую и ругливую бабенку. Игнаху выбрали тогда секретарем ячейки. Он с женой отделился от семейства в старую косую зимовку. Тут они и жили вдвоем, пока Игнаху не сняли с секретарей. Он разобиделся, оставил Зою дома и уехал куда-то на заработки, ходили слухи, что сейчас он десятником в лесопункте, но точно никто ничего не знал. Совсем обезноженному Павлу жилось худо: его кормили по очереди. Селька таскал его на закорках то в зимовку к невестке, то обратно к себе в передок. Поскольку родных детей было двое, а невестка одна, то решено было, что отец будет жить два дня у себя, а третий день у невестки, потом опять два дня у себя и опять день у Зои. Зоя хоть и ругалась, но все же кормила свекра. И вот Селька таскал отца на закорках то туда, то сюда. В Шибанихе сначала дивились этому, но постепенно привыкли.
Сегодня Павло Сопронов сидел на крылечке, он кое-как, на руках, передвигался по ровным местам, даже через порог. Он сидел на ступеньках, а старики по очереди здоровались, вздыхали, но, чтобы не затягивать время, Жук сразу объяснил Павлу все дело. Павло цыркнул слюной на брошенную цигарку и обеими руками переложил левую ногу с места на место.
— И гадать нечего, — сказал он. — Надо пороть. Может, и мне на пользу, совсем извертелся, прохвост.
— Давай, Клюшин, иди за вицами, — проверещал Жук. — Да потоньше ломай.
— Из веника-то не подойдут? — спросил дедко Никита.
— Можно и веник, только зимний надо — голик.
— Да уж лучше бы свежим.
Клюшин сходил за отвод и наломал из ивового куста с полдюжины прутьев.
— Говоришь, в рюхи играет? — спросил Павло.
— В рюхи. Как думаешь, хватит пятка-то? — Никите уже становилось жалковато обреченного Сельку. Они остались с Павлом вдвоем на крыльце, все остальные ушли ждать в избу.
— Мало пятка, — Павло опять закурил. — Десяток горячих надо.
Селька появился неожиданно и не с той стороны. Видимо, зная, что его ждет, он выглянул из-за угла и показал красный язык и фигу, начал дразниться:
