пресекавшей контакты с гражданами, едва заподозренными мною в превышении лимита моей доброты, вдруг изменило чувство самосохранения. Я не понимала, как это могло произойти. Я задавала себе этот вопрос, пока он не перестал быть риторическим. Я все поняла.
После того, как алкаш дядя Вася на моих глазах перевернул представление Хирумицу о японском автопроме, я принялась с каждым днем увеличивать дозы, методично enlarging my penis. У меня получалось все. С легкой руки дяди Васи я легко щелкала съемочные проблемы, одновременно любуясь эффектом, производимым на потомственного самурая. Я вошла в раж. Это был затянувшийся антропологический эксперимент, в ходе которого я не заметила, как сама сделалась объектом наблюдения со стороны Хирумицу.
— Рола-сан, — как-то сказал Хирумицу, — существуют ли для вас невозможные вещи?
После этой фразы и последовал вопрос об интервью с человеком, «который знает все», а я — я не услышала даже того, что мой отрицательный ответ был заложен в вопрос самим Хирумицу. Я вспомнила, что было сразу после того, как я кивнула башкой: Хирумицу тоже кивнул башкой.
Большой хуй способен сыграть с человеком очень недобрую шутку. Открытие собственных, не ведомых прежде глубин, предательски затаившихся — до поры — в моем подсознании, меня ошеломило. Первым моим желанием было затушить сигарету о камеру Токадо, когда он закончил снимать разгрузку лесовоза, переквалифицированного в автомобилевоз. Токадо опасливо просочился в автобус, дважды оглянувшись на меня.
— Рола-сан, what’s happened? — спросил и подоспевший Хирумицу.
— Shit’s happened, — честно ответила я, — don’t worry.
Отступать было и нельзя, и некуда.
Становилось темно. Мы еще съездили перекусить — почему-то я хорошо помню, что это было кафе «Экспресс» на Океанском проспекте, рядом с кришнаитами. Там неплохо готовили борщ с черносливом и десерт из кураги, грецких орехов и взбитой с сахаром сметаной. После десерта в нашем меню значилась мафия.
Мы подъехали в 22:00.
— Ваш друг сначала позвонит? — спросил Хирумицу.
— Думаю, да, — ответила я.
— Тогда давайте постоим здесь, — неожиданно и — это уж совершенно точно — без всякого подвоха предложил Хирумицу и показал рукой на парапет набережной, окольцовывающий поворот между улицей Тигровой и кинотеатром «Океан».
— Ну давайте, — сказала я.
Вова не позвонил, потому что увидел нас издали. Он подошел в 22:15 и извинился за опоздание. Хирумицу сложился перед главным бандитом города в поклоне и произнес совершенно бесконечную — на полторы минуты времени — фразу, переведенную Костей примерно так: «Спасибо, что согласились на эту встречу, несмотря на занятость». А потом спросил Вову, на каком виде транспорта тот приехал.
— На машине, — сказал Вова.
— Мы можем поговорить в ней?
Потом, спустя сколько-то там лет, когда мы с Казимировой вдруг вспомнили эту историю и принялись умирать от хохота, нам сделалось удивительно: ни ей, ни Вове, ни мне — никому из нас не пришла в голову идея подстраховаться фразой: «А машину я пока отпустил». Потому что все остальное выглядело в глазах Хирумицу куда более дико.
Я настолько растерялась от ничтожного, но совершенно неожиданного поворота событий, что мгновенно упустила инициативу. Еще можно было сказать Хирумицу, что… Боже мой, какое огромное множество вариантов поведения пришло мне в голову позже, и насколько непедагогично поступил со мной Господь тогда, имея в виду наказать за гордыню.
Лишившуюся на какое-то время способности соображать, Бог поставил меня в крайне неловкое положение. «Обучать друзей мафиозным повадкам следует недели за три до экзамена», — вот что я вынесла из этого урока; однако в истории с пистолетом адмирала Макарова едва не наступила на те же грабли: чудом пронесло.
…Вова говорил потом: «Ну что я мог ему сказать? Нет, мы не пойдем в мою машину?»
И мы пошли. Шли гуськом: Вова, задевающий головой черное мартовское небо, Хирумицу, машинально положивший руку на генетический меч, Токадо с камерой наперевес, съежившийся от ледяного ветра переводчик Костя и я, не чувствующая ровным счетом ничего. Никогда до этого я не видела Юриного автобуса и думала лишь о том, как объяснить Хирумицу — если он спросит, — почему мафия ездит не в золотой карете.
— Вы далеко поставили машину, — сказал Хирумицу. Костя перевел.
— Так надо, — ответил Вова сурово, и я посмотрела на Костю.
В апельсиновом соке фонарей было не очень понятно, вожделеет ли Костя моего позора.
Во всяком случае, Вова остановился перед транспортным средством, у которого — это как-то сразу бросалось в глаза — все правые окна были забиты фанерой.
Я еще надеялась, что Вова остановился не потому, что мы действительно пришли, а потому, что у него — например — случился приступ остеохондроза. Или — что он забыл, где поставил машину. Или — что ее угнали. Да мало ли что могло заставить Вову остановиться! — но он дернул пассажирскую дверцу, которая, отъехав с жутким грохотом и лязгом, обнаружила темную дыру салона с напрочь отсутствующими сиденьями.
«Никогда Штирлиц не был так близок к провалу», — сказало в моей голове хрипловатым голосом Холтоффа, после чего в ней засмеялось сразу много совершенно незнакомых голосов.
— Заходите, — сказал Вова, — располагайтесь.
Все молча, друг за другом, втянулись внутрь и в полной тишине начали занимать места на каких-то ящиках и канистрах, в беспорядке валявшихся на полу.
— Можно включить свет? — спросил Хирумицу.
— Можно включить свет? — перевел Костя.
— Нет, — ответил Вова.
— Нет, — перевел Костя.
Глаза, тем временем привыкшие к темноте, начинали различать всё более занимательные детали интерьера. Внутреннее убранство автобуса, принадлежащего авторитету, являло собой кузов с ребрами жесткости, с которых — местами — свисали клоки обивки. Потрогав их, можно было сделать вывод, что когда-то салон был велюровым. Один ящик — на нем как раз угнездился Токадо — был накрыт полотенцем, намекавшим на то, что ящик действительно выполняет функцию сиденья. В центре на полу почему-то лежали два кирпича.
Тишина делалась все более напряженной, а атмосфера — холодной в прямом смысле слова.
— Можно включить обогрев? — спросил Хирумицу.
— Можно включить обогрев? — перевел Костя.
— Нет, — ответил Вова.
— Нет, — перевел Костя.
— Почему? — спросил Хирумицу.
— Почему? — перевел Костя.
— Дазнт ворк, — пояснил Вова.
— О! — сказал Хирумицу.
Мой разум вернулся ко мне примерно в тот же момент, когда Вова — я почувствовала это — совершил превращение. Оно было подобно тому, которое спонтанно произошло с дядей Васей. Но если дядя Вася вспомнил, что он — бабочка, то Вова окончательно вошел в роль «the very important person» на этом
