Возвращенье на родину

смерти; и — повернулся назад: но за кормою, я видел, что —

— пены плевались, слагался в белоусые гребни; и — шлепались в палубу; дали за ними ходили: рыдающим гудом и мощными массами; из туманов бежала луна: фосфореющим блеском узоры орнаментов строились —

— Эти орнаменты мы рисовали когда-то, как просветы через миги сознания —

— строились жизни загробных и до-рожденных миров: на страницах альбома хотелось воскликнуть:

— «Все это я знаю…»

— «Оно — не фантазия…»

— «Возникало в фантазии это все — после…»

Сперва была память: —

— о том, как я бегал по палубе взад и вперед, созерцая огромные, мощные массы; —

— и бешеным фосфором, перелетая чрез борт, целовали мне губы горчайшие, едкие соли — до мига рождения; ритмо-пляскою ткали все блески на палубе, мачте, на старых брезентах, спасательных лодках, трубе парохода «Гакона Седьмого», а тени, слагаясь у блесков, поставили перед летающим оком, рельефы иллюзии, где слиянье дотельного стельным образовало: мой вылет из тела, стоящего у пароходной трубы, или — влет чрез дыру (мое темя) в ничто, облеченное в шляпу с полями; соединение моментов сеть дым пароходной трубы, изображавший мгновенными клубами: появленье писателя Ледяного на пароход в миг рождения из Ничто, именуемого странным словом «Ньюкäстль», в сопровожденье шпиона, державшего зонтик; шпион оказался — фантазией (или драконом); но в нем — росла память.

Прошел молчаливо суровый матрос на коротеньких ножках, держа круглоглавый фонарик (о, — старая правда!), как будто хотел он сказать:

— «Я — не сон!»

— «Не фантазия»,

— «Я — птеродактиль».

— «Эй, ты: развернем-ка зубчатые крылья из блесков».

— «И ринемся с просвистни: в миги сознания»…

Миг, озаривший меня меж Ньюкäстлем и Бергеном, сокровенные импульсы; не ощущая давления органов тела хлеставшими массами мыслей летал в первых мигах: —

— шпионы, вдруг сбросив пальто, как драконью тяжелую кожу, с пронзительным криком сирены летучею стаею упорхнули в пространства…

. . . . .

Я понял: работой над мыслью снимаем мы кожу понятий, привычек, обычаев, смыслов, затверженных слов; —

— биографическая действительность до вступления моего на пароходик «Гакон» рисовала меня малым мальчиком, гимназистом, студентом, писателем, «дорнахцем», «лондонцем», наконец — «пассажиром», вступающим ночью на палубе парохода «Гакона», откуда открылось: —

— все — вздор: биография начинается с памяти о летающим в космосе: мощными массами —

— как летают огромными, мощными массами волны —

— дальнейшее; навыки, кодекс понятий, искусственно созданный, как привычка сосать каучук, —

возникало, как память о жизни сознания, заключенного под сырою, луганскою шляпой, гуляющей здесь: эта память о жизни — фантазия; память о том, чего не было… —

— Что же было? —

— Безвещность летающих далей, где нос парохода, зарывшись в безумие брызг, уносил: в никуда, прокричавшее роем наречий: направо, налево, вперед и назад… —

— Я спустился в каюту-компанию, лег на диван; накренялась стена; все трещало; отчаянно хлопали двери: направо, налево; шатаяся шла бледнолицая дама, подпрыгнула, ухватилась за стол; и стремительно понеслась прямо в дверь над стремительно из-под ног убегающим полом.

Дверь хлопнула.

Лампы качались; графинчик с водою подскакивал; ноги мои высоко возлетали, неравномерно качаясь; потом упадали; под ложечкой странно пустело: морская болезнь!

Миг

Если бы к первоначальному пункту сознанья провел бы я линию, — видел бы я, что —

— все действия будущей биографии варятся: в накипи; время здесь варится; варятся — образы будущих произведений моих; производитель их — варится; пузыри! —

— «буль-буль-буль» —

— закипает в котле мирового пространства толстейшими книгами Леонид Ледяной — «Хлоп!» —

— плюнул…

— «буль-буль» —

— пузыречками все изошло: здесь — статья, там — статья —

— «хлоп-хлоп-хлоп!» —

— перелопались в мировое пространство; —

— «буль-буль» — надувается воздухом мировоззрения Гёте член «Gothe-Gesellschaft» бежит по поверхности кипени: —

— «хлоп» —

— «буль-буль-буль» —

— надувается «Петербург»: Аполлон Аполлонович Аблеухов катается шариком в нем —

— «Хлоп» —

— «и нет — Петербурга»: cидит Аполлон Аполлонович — в Петропавловской крепости —

— «буль» —

— «Скорпион», «Мусагет» «Альциона», «Шиповник», «Гриф», — хлоп-хлоп хлоп! — перелопались в мировое пространство: —

— и бисерным шариком вместе со мною летающим шариком, носится через годы — Бальмонт; и за ним: Балтрушайтис, Иванов —

— и прочие путники биографии брыжжутся миголетами; —

— критики, литературные силы Москвы, артистический мир, вкусы, навыки, все что во мне проступило; и все, что во мне проступить бы могло — еще —

— брыжжутся пеной пузыриков в миге сознания.

. . . . .

— «Вспомни!»

— Я — старый: —

— Бальмонт,

— Балтрушайтис, —

— «Весы»

— «Скорпион»…

. . . . .

Накренилась стена: затрещала; «влизни» — старые, белоусые гребни лизали окошко каюты; расхлопались двери — направо, налево; качалась потухшая лампа; графинчик с водою подскакивал; захохотавший коричневый чемоданчик подпрыгнул из сетки и с грохотом полетел, описавши дугу.

. . . . .

Толстоносый, седеющий швед в полосатом жилете, учванился на меня подбородком; потребовал кофе; уже наполнялась «каюта-компания» —

— утро! —