Возвращенье на родину

снежные зубы: в лазури; светло и зубчато смеялась окрестность придвинувшись к поезду гранным отвесом; ползли ледники; провисая серебряной массой по смутным уступам: —

— вот тут появилась сестра, постигавшая тайны мистерий; она перейдя из вагона, в котором задумался Штейнер (он ехал в том поезде), говорила о том, что: —

— возвысились цели в столетиях времени; и — поглядела мне в сердце; ее ослепительный взгляд посредине разъятого сердца зажег Мое Солнце; и я, припадая к себе Самому, припадал не к себе Самому; —

— в то мгновенье прошел по вагону кондуктор, оповещая, что мы в высшей точке подъема от Христиании к Бергену; нас защемило ущелье; и — грохотно удушало туннелями; в вылете — в воздухе вислы вагоны, несясь к остановке.

И вот — остановка; и вот, цепенея в незвучиях света, стояли вагоны; сбежали из поезда: к синему озеру; ноги хрустели ледком; из окошка вагона смеялась сестра; мы приподняли рог молодого оленя, здесь сброшенный; грудь обжигало озоном; в груди же стояло:

— «Узнал тебя: „Я!“»

— «Ты — сошел мне из воздуха!»

— «Ты — осветил мне»…

— «Ты — шествие в горы!»

— «Ты — горы!»

— «Сошествие духа во мне»… —

— Но — звонов; поезд тронулся; дальше вагоны бежали по воздуху; в грохотно бившем туннеле давились мы дымами; щелкали стекла вагонов, взлетая; и — падая в вылетах; снежная линия —

— приподнялась; и — прощально глядела нам вслед: и — последний зубец, как воздушный, сияющий клык, там осклабился свыше: за пятнами промути; —

— там прозирались дожди в непрозурной дали; снова: стойкими высями высились в воздухе гранные массы; торчали бесснежные плеши; и малый кусточек уже подбирался на лоб гололобой скалы: подобрался; и линия красных лесов возошла по уступам, облекши миры многогорбий в свою багряницу — над синим фиордом; слетали мы к Бергену; мир многозубий мягчился, круглясь многогорбием; скоро уже побежало нелепие крыш в велелепие гор: —

— так прибыли в Берген три года назад.

И уже солонели ветра.

Где все это?

Берген

Ныне Берген — центральнейший узел сношений между Россией и Англией, где с последнего парохода бегут, чтоб визировать паспорт, иль — получить на проезд в третьем классе одну или две сотни крон: —

— тот подтянутый франтик в огромнейшей шляпе с полями (наверное, русский, хотя, — обитатель Италии), старый, пейсатый еврей с изможденным лицом Иеремии, моргающий красными глазками в солонеющий ветер, матросы, солдаты — все русские! — слышал родную я речь, наблюдал и солдатские лица: за нашим «Гакомом Седьмым» прибежал многотрубный «Юпитер», перевозя толпу пленных, бежавших в Голландию; в Бергене ждали «Юпитера»; и — ходили тревожные слухи: потоплен-де он; он — пришел вслед за нами, стоял перекошенный ряд металлических труб над боками крутых пароходов, сроившихся в гавани — красных, зеленых, оранжевых, серых и черных, лес мачт; и — какая-то пакля канатов; кишела горластая пересыпь слов; проходил круглоглавый лопарь на коротеньких ножках; серея чешуйчатым коростом несмываемой грязи; глядели квадраты глухих подбородков, поросшие войлоком.

Явный прохожий шатун в морской шляпе и в кожаных брюках, раздвинувши рот, на меня прокричал желтозубием, свиснувши в вышибень: вместо желтого зуба глядело зубное пространство; и желтый жилет прохахахнул нахально на нас, поливаемый солнышком.

Вот и торговая улица; преткновенье людей, толчея, горлатня; окна лавок: за теми немытыми стеклами зеленился сухою скорузлостью — сыр (или — мыло?); за этим стеклом пробутылились вина; за этим — воняли кислятиной башенки рыбных жестянок; спеша; продавились оттуда в отверстие двери; довольный супруг с недовольной супругой, глядевшей на толоко праздных локтей, как… колючая корюшка: рыбьими глазками.

Вывеска «Эриксен», вероятно, висела и здесь; коль не здесь, так — поблизости где-нибудь; помнится, я ее читывал: где вот? Не знаю. Но знаю наверное я: не обойдутся без вывески «Эриксен» громкие лавки норвежского порта; и — да: несомненно; он, «Эриксен», где-то висел. И не только висел: —

— но расхаживал здесь же: с серьгою в широко расставленном ухе, куря свою трубочку в… желточайщем жилете, болтающем камушки цветоглазой цепочки часов; и — с фру «Эриксен»: миловидной блондиночкой, во всем вязаном; и — такого зеленого цвета, что больно глядеть: зеленее зеленой травы, зеленее зеленого моря; тот цвет — цвет Норвегии; ткани, вязанья — такого зеленого цвета, что больно глядеть; —

— в эти ткани наряжены девушки, женщины, вдовы; на толстых щеках разыграется пышно ядрёный румянец; качаются красные волосы из-под вязаной шапочки; сыплется синька из глаз —

— голубое и желтое иногда со вплетением красных полосочек — Швеция (шведы так много едят, что…)…

Да, «Эриксен», «Эриксен» — я не только читал про него; я и видел его; это верно как-то, что на улицах Копенгагена попадается «Андерсен»; и живет, припеваючи, в датском местечке; что в Дании «Андерсен», то здесь «Эриксен»; он развесил пестрейшие вывески в Бергене, Христиании, Гётсборге. Торгует: пенькою, канатами, ворванью, сельдью; и — гонит по рекам стволы обезветвенных сосен: с затора к затору; и эти стволы себе плавают по безлюднейшей местности в речках; в окошке летящего поезда можете вы наблюдать: передвиженье сосновых стволов по реке — до затора, откуда их крючьями тянет, кряхтя, к каменистому берегу, может быть, финн, или даже седой, круглоглавый лопарь на коротеньких, выгнутых ножках, серея чешуйчатым коростом несмываемой грязи; —

— сосновые бревна по рекам Норвегии гонит, опять-таки, Эриксен… Гамсун — писал о нем. Я — его видел.

На уличках Бергена, вспоминал я добрейшего Фадума; вместе работали мы на разных архитравах в Швейцарии; Фадум с утра проходил по холму, направляясь под купол; и вечером опускался в кантину: поужинать; после уехал в Норвегию; он — норвежец; и у него, здесь, в Норвегии — деревянное дело какое-то; вот и поехал в Норвегию он — помогать деревянным своим производством — работе по дереву в Дорнах (мы со времени объявленья войны — обеднели, как общество: и — рабочие руки отхлынули, и — материалы иссякли).

Я вспомнил здесь Фадума: мне захотелось его повидать.

Где-то он?

Может быть, он, как Эриксен, гонит стволы по реке; даже, может быть, ходит он здесь в желточайшем жилете. Но мысли о Фадуме, — оборвались:

— «Ja, ja, meine Herren…»

— «Война есть великое зло.»

Я очнулся; из двери дрянной ресторации, где хрипучие скрипки, как рой комариных укусов, прошел толстотелый пиджачник с вонючей сигарой в слюнявых губах; он — за мной увязался:

— «Mein Неrr, — неужели?»

— «Поедете вы из Норвегии в „Russland“»?

— «В солдаты?»

Ему я подставивши спину, — ни слова в ответ!