Возвращенье на родину

— взволнованным говором: русским, английским, норвежским, немецким:

— «Передайте мне сыру?»

— «Когда мы приедем?»

— «Сначала заедем в Ставанген»…

— «В Ставанген?»

— «Ну-да!»

— «Почему же в Ставанген?»

— «О мы прижимаемся к берегу: мы идем под прикрытием»…

— «От мин?»

— «Миновала опасная зона»…

— «Теперь мы доехали»

. . . . .

Швед в полосатом жилете заметил:

— «Война — это зло, meine Herren!»

— «Giwiss»

Отворилась наружная дверь, внося хриплые просвистни ветра; красавцы курьеры в британских пальто (офицеры, спешившие с порученьем из Лондона) оборвали немецкую речь двух евреев со шведом: послышалось: Уэс и Оллрайт, обращенные к седоволосому серу и — меж собою:

— «О чорт!»

— «Навязали негодные автомобильные шины»…

— «Полковник принять на отрез отказался, телеграфировал в Петроград»…

— «Что ж вы думаете: из Петрограда — приказ: автомобильные шины принять»…

— «А история с Ледоколом?..»

Я слушал, качаясь направо, налево, графинчик с водою подпрыгивал; ноги мои поднимались; под ложечкой странно пустело: —

— И это дано: в первом миге сознания!

. . . . .

Все — только накипи: — извести — на пузырчатой пене кипений: сюртук «Ледяного», британского цвета пальто, полосатый жилет шведа справа; и — стены каюты-компании, и бушующий мир, волочащий «Гакона Седьмого»; —

— мутневшие пятна младенческой жизни, твердея, сливались в туман, обступавший меня; подхожу — его щупаю детскою ручкою; стены; на стенах — обои: орнаменты мысли моей: —

— проследите историю орнаментального — творчества; постепенное усложнение линий орнамента от простейших фигур (треугольников, ромбов, квадратов) к округлинам встретит вас здесь появляется в более поздних орнаментах преобладанье спиралей; пересечение — образует листочки, розетки: цветы прорастают; сложнится пышнейший растительный мир; и из розочек появляются рожи смеющихся фавнов; из мира орнамента вылезет фавн, точно листик, повиснувши хвостиком на стеблях распростертой гирлянды, и — далее фавн уже скачет средь мира плодов и цветов; —

— и из орнамента проступает картинка; паслины, растительность перелетающий крылорук; —

— постепенно прочертятся виды природы, которую знаем мы все! —

— Тут геолог откроет законы сложенья ландшафта; художник законы сложенья ландшафта сведет вновь к орнаменту; происхожденье костяка человека выводят из длинной градации усложняемых костяков; происхожденье животного мира в другом объясненьи слагается из узорчатых линий: —

— происхождение первое — истина биографической жизни;

— происхожденье второе — картина схожденья души ритмолетами: в тело! —

— Кто помнит в себе содержание памяти первого мига, тот в выгибах, ритмолетах, цветах и розетках орнамента внятно читает жизнь сил, проницающих нас; те орнаменты-пузыри

закисающей жизни; строение органов — ракушки, и накипы: —

— стены, в которых поздней я увижу себя, отложенье обойных орнаментов; —

— мальчиком часто вперяюсь в обои: цветы, завитки, лепестки для меня оживают; курятся ночью кипучими струями образов; становясь ритмо-пляской; и я прохожу сквозь обои в мир сна; я меняю обличия, ширюсь во все, что ни есть: —

— меня учат впоследствии: стены — суть правила:

— «Делай то-то и то-то!»

— «Не делай того-то!»

— «Гуляй!..»

— «Не летай!»

— «Сказки-вредны!»

— «Все бабочки — гусеницы»…

— «Происхождение их бабочек из цветов есть фантазия.»

— «Шар, по которому ходим — земля!»

— «Небо — пусто…»

и я повторяю ту ложь: —

— «Делай то-то и то-то…»

— «Не делай того-то!»

— «Мы все червяки…»

— «Небо — пусто…»

И вот начинаю я жить в «объяснениях биографической» жизни:

— в восьмидесятом году я родился; до этого года сочился в родителях; в девятьсотом году в микроскопе увидел я то, чем я был до рождения: клеточку; ныне же в сопровожденье шпионов, плыву я и Россию, для доказательства верности слову, которого я не давал, но которое, не спросясь у меня, за меня дали Грею; тащусь я в Россию подставить мою оболочку под действия пушки;… и этот брюнет (вероятно агент); —

— тут я, охваченный злобой, вскочил.

— «Ха-ха-ха!» — разразился я смехом, глядя на брюнета; «брюнет» удивленно взглянул на меня; —

— вот «я» вас! —

— И «каюта-компании», стол, за которым сидели: седеющий швед, два еврея, курьеры и «брюнет», или — агент, летавшая лампа, в прищуренном взоре моем, разложились на линии, покрываясь узорами перьев, мигающих в пересеченных ресницах: и — крылорук колесящий слепительно вместо красавцев курьеров, паслинился в воздухе; швед оказался смеющейся рожею фавна внутри побежавшей розетки; образовался орнамент растительных линий, переходящих друг в друга; листочки, розетки, пальметты развоплотились в спирали; спирали же стали линейным полетом кипящим со мною —

— шпионы, курьеры и шведы летали, блистали, хлестали рыдающим гудом: направо, налево; и шлепались в нос и в бока парохода «Гакона Седьмого», дробясь белобисерной пеной; ходили взволнованно мощными массами.

. . . . .

Там — под винтом, уходя в глубину, бирюзела чистейшая пена; на нос парохода спускалося все бирюзовое; и — появились вдали лоболобые камни; придвинулись: четкою тенью чернели продолблины; я обозначились красные кровли домишек:

— «Ставанген!»

. . . . .

Где «я»?

Ощущаю толчки: пробуждения, припоминанья о старом, —

— толчки моей жизни —

— от них осыпается все, чему учат —

— приходят не спроста; иную зависимость чую в событиях я; не умею я складывать буквы событий в слова: поражает еще начертание знаков: тот швед, подпирающий руки в бока, — буква «эф»; наблюдаю