старик к ней приставал – по ночам.
– И чего это вы меня бьете? Сами не знаете, за что! Разве не видите, что эфта барынина тайна, а что коли рассказывать, так надо все по порядку: вот ужо вечером, – подмигнула она, – все расскажу; угожу вам: ефти предметы разложим мы по порядку, будем вино из сосудов пить, миловаться; а я уж для вас постараюсь! – тут она наклонилась к нему и, смеясь, зашептала что-то такое, отчего старик как-то весь просиял.
Динь-динь-динь – тою порой дребезжал уж который раз колокольчик: надо было идти отпирать; комнату заперли; оказался некстати гость по хлебным делам; волей-неволей заперся с ним Лука Силыч.
А во фруктовом саду Аннушка-Голубятня шепталась с Сухоруковым, с медником:
– Едак, Анна Кузьминишна, оставлять не след: никак, иетта, нельзя; с иестава часа, коли оставить, нам капут всем…
– Ох!
– Как ни охайте, а с ним порешить придется…
– Ох, не могу!
– Моей политичности вы доверьтесь: я еще не встречал человека умнее себя…
Молчание.
– Как-никак, а уж вы ему всыпьте.
– Не могу я всыпать…
– Нет уж, вы всыпьте: опять говорю – политичнее себя не встречал…
Молчание.
– Так, значит – так?…
____________________
– Выкушай, мой ненаглядный, мой любый, сладкого винца.
Звук поцелуя: еще, и еще…
– Аннушка моя, Аннушка, белогрудая Аннушка!
Звук поцелуя: еще.
– Вот тебе, радость моя, сладкое винцо; откушай еще… и еще… и еще…
Звук поцелуя: еще и еще…
Старик в одной исподней сорочке с волосатыми высушенными ногами; у него на коленях белогрудая Аннушка; на столе лазурный атлас, цветы, просфоры, чаша; два светильника горят по сторонам; двери заперты, шторы спущены. Издали бешено залилась Иванова колотушка.
– Выкушай, мой ненаглядный, еще сладкого винца: о, Господи!
– Что это ты так?
– В сердце кольнуло; ничего себе, кушай…
– Так, значит,
– Голубями зовут?
– Голубями, касатик…
– Ха, ха, ха!…
– Хи-хи! – раздается не то смех, не то визг на его волосатой груди.
– Что это ты вся дрожишь?
– Сердце покалывает…
Она поднимает чашу и подносит к его уже глупо отвисшим губам.
Колотушка бешено бьет под окнами: в тьму.
Надо – не надо
Солнце, большое, золотое, золотыми своими большими лучами моет сухой, чуть буреющий под солнцем луг, травка-муравка печется в лучах большого, большого солнца; здесь качается цветик на сухом и узком стебле; там зовет тебя белоствольная чаща берез и среди белых стволов – мхи, пни, листы; а копни листы здесь и там, шапочка выглянет на тебя грибная; старый березовик так и запросится в твою липовую кошелку; сладкая, осенняя, синичья пискотня – слышишь? А еще июль: но вся уже природа на тебя смотрит, тебе улыбается, шепчет березовым шепотом: «жди августа»… август плывет себе в шуме и шелесте времени: слышишь – времени шум? август уже посылает белочку на орешник; и месяц август несется в высоком небе треугольниками журавлей; слушай же, слушай, родимый, прощальный глас пролетающего лета!…
Среди махровых цветочков, березовых пенечков, стоит себе Фекла Матвеевна в блаженстве в тихом: безмятежно ручки сложила она на животе; солнце играет на платье ее шоколадного цвета, на вуалетке, на шляпке огромных размеров с вишневыми плодами; как богиня Помона [77] , шествует умиленная Фекла Матвеевна среди даров лета благоприятных; духом исполнилось и сердце ее:
