Ожерелье из яхонтов
Вот тарантою к саням продробил Никанор, принимаясь высаживать в снег Серафиму, которая, точно себя перестроив, с осанкой гордою, с тихим достоинством, павою вышла: и скрытно косилась на Тителева, трясоплясом слетевшего: с хитрой улыбкой.
Но тотчас, вобравши движения, встал, преклоняясь широким плечом; и с упором рукою опущенной жест пригласительный сделал:
— Добро вам пожаловать к нам!
А профессор споткнулся над ним, потому что морщины на лбу, точно стая снимавшихся крыльями птиц, удивились, спеша разразиться открытием:
— Где я вас видел?
Утратив усы в бороде и морщины насвои потеряв, — он прошел под воротами, сахарным хрустом, на двор: точно рыбьей, серебряною чешуею уплющился снег.
Баба Агния снегом тюфяк выбивала с крыльца: никого; Никанор с Серафимою переблеснулся:
— Не встретила!
За чемоданом понес чемодан: к флигелечку.
Терентий же Титович, в шапке-рысине, в своей поколенной шубенке шажисто шарил: руки — за спину, а бородою — под небо.
Показывал:
— Вот — полюбуйтесь!
— Какие просторы!
— Владения наши: владения ваши…
И под голубою, прозрачной сосулиной встал; и затейливо, замысловато свои рассыпал не слова, — мелочишки; так тигр в тростнике для охотника след оставляет — нарочный, ведя его к гибели.
Ей показалось: хватает глазами их речи без слов этот хитрый кошец: нахватав, как мышат, — унесет все: разглядывать!
— Вот!
И — увидели: бочка в снегу — брызгомет в ожерелье из яхонтов.
— Вот!
Среброперый занос, точно с ликом зеркальным, загривиной, точно алмазным кокошником, клонится.
— Немке, царице — не снились такие богатства.
И чуть было в спину не дернулся: радостным рывом двух рук: тотчас взадержь, как в сбрую, облекся:
— Ледник!
Он раскрылся дырою: и — ражая морда, Мардарий Муфлончик, оттуда вихрасто просунулась усом оранжевым
— Что он там делает? — затрепетал Никанор: не живет же Мардарий в дыре ледниковой?
Терентий же Титыч профессору:
— Вот — познакомьтесь: приятель, Мардарий!
— Ваш слушатель бывший, — и радостным рывом сломался поклоном Мардарий, махрами метнув из дыры; и — опять провалился в дыре:
— За капустой кочанной пришел.
И опять Серафима заметила радостный рыв, убиваемый задержью.
— Любит профессора: стало быть, — знал его раньше?
И все в ней рванулось за это к нему.
А профессор на взгорбок взошел — разглядеть под собою: домки и дворки белогорбые.
Точно дворцы —
— мелкогранные серьги с заборов слезятся
дрожат сребро-розово.
Животечные непереносные космосы!
Прорубь; река; лед ломают: парок.
— В прорубях рыба стаями ходит под блесками.
Вечером там — золотарни, блисталища; и хризолитовая серебрень там — в полудень.
Профессор, коленки расставив вперед, кучей меха — назад, спрятав руки свои в рукава меховые и их поджимая к микитке, серебряною бородой рисовался отчетливо в зеленоватом, небесном сиянии, точно взметаясь в пространстве: под вспыхнувшее, краснохохлое облако, павшее боком лиловым; и дышит в него дымогаром вишневым: печная труба; кровля, с искрой, коньком стала в вогнутый купол, где в небе разъятое небо, запризорочив из-за неба, — и третье, Далекое, небо являя, — брызгуньей звездою качается: нудится синецьким усиком капнуть — в сожженное блеском и болями око.
— Свет — свети!
Как звезды, — в ушах; и как чуткие уши, откроет свои звездоверты глазастым согласием — небо: ужо!
Он ей даль показал:
— В свете — свет!
И усами вздохнул, точно ветер деревьями:
— Как светоносна: материя!
Тителев палец свой выбросил:
— Глядя в открытое небо, себя ощущаю я пяткою в земле: против неба.
— В открытое небо — открытее видишь себя, — Серафима головкой качнула.
— Но Тителев выбросил палец: Икавшеву.
— В небо пойдем, мужичок, — квасу выпить? Идемте, профессор, — профессору, — в дом!
— В дом? — профессор. — Идем.
Потащили профессора; и за профессором шла — под звездой: Серафима.
Оранжевый флигель, от синего холоду серо-сиреневый, выблизил легкие, синие линии в легком, сквозном, фиолетовом свете.
Цецерко
Вошли.
В алых лапах, в лимонных квадратах, усыпанных белой ромашкою, кубовый, темный диван; и такая же ало-лимонная радость на кубовом ситчике кресел, как бы растворяемых в кубово-черных обоях, —
— не комнаты: космосы; —
— в кубово-черных обоях едва выступают павлиньи, златисто-вишневые, с искрою, перья, как перья далеких кометных хвостов.
Пестроперою тканью покрыта постель; и горит, как фонарики яркие, многоочитая, чистая ткань занавесочек в блеск электричества; белая скатерть на столике; фыркает пар самоварный: печенья, конфеты, сыр, булочки; и репродукции с —
— Греко, Карпаччио, и Микель-Анджело светлою рамой светлеют со стен.
— Вот сюрприз!
— Ах!
— Игрушка, — не комната!
— Все — Леонора Леоновна, — с кресла вскочил Никанор.
