И гонг — к табель-д'оту.
Едва завязался салфеткой, как наискось, — видит он, — красный квадрат; лобяная полоска; на ней —
— три —
— морщины; те, те, о которых он вспомнил недавно; себя успокоил; сидевший — не «тот»: не прохожий, а некто, с кем сели из Лондона, с кем вместе ели: в кают-компании; все наблюдал, как он челюстью рвал свой бифштекс, как, насытясь, метался от носа к корме: не московский «тот», — лондонский «этот».
А вдруг «этот» — «тот»?
Тилбулга, тотилтос
О, но Шан з'Элизэ ситуайэн Ситроэн прокатил: де-Лебрейль и его; и — подите же: Фош навязал; отказаться? Карьера: перо публициста; все ж ездили к «доблестной» в гости, — куа, — директиву давать; и — с «Соссонофф» решать.
Два пакета: секрета; один — Булдукову; другой — Алексееву; да интервью, ан пасса н, с… Котлеццбфф: о нон рюс!
Москва — мельк!
На пакет — не ответ: Булдуков не учел, что Друа-До-мардэна принять за курьера — пощечина Франции.
В «Пелль-Мелль»-отель сел, где загноилась, как старая язва, в нем память; не спал: на лице — пухота; борода не разглажена; и не распрыскан парик: голый череп из зеркала смотрит.
Надето: готово; и он, оглядев себя, владил массивную запонку, сунь руку — так, палец — так; угрожай, когда надо, очком, его выкинув быстро, как блюдо, лакеем кидаемое из-за плеч; своей дикцией — отдирижируй; и острую глупость свою, как горчицу, — присахари; главное же: выдробатывай пальцем по скатерти злой дидактический дактиль:
— Са донн л'инпрэссион![69]
Ну и психика же, — менять психики, точно сорочки, покрытые грязью; сдал прачке; и — кончено; перечеркнуть ленту лет: истребить; и — воспитывать позы и жесты воспитанниц, психик: вот — монстр; а вот — милочка; а износилася психика, как в шелудивую психу, — осиновый кол; есть терьеры, бернары: щенята: есть — милочки: купишь, и — водишь
за ручку в шелках; и сажаешь малютку в колясочку.
Это ж, как Круксова трубка: пустая; раз, — вспых: блеск павлиний!
И — нет ничего.
Подмурлыкивая носовым баритоном, он выставил в зеркало стройный свой торс с замечательным профилем, ставя в петлицу муарового отворота мизинец, сутулясь и вытянув шею.
Довольный расчмок; и — оскалился; белую челюсть показывая.
Эти серые, светлые брюки, с несветлою серой полоской; визиточка, черная, стягивала, как корсет; ноготь — розовый; щеки — эмали; а запахи — опопонакс: парикмейстер, танцмейстер, —
— хорош в этой комнате —
— тоже —
— хорошей!
В суровое, с бронзовым просверком, темное поле обой точно вляпаны черные кольца в оранжево- красном квадрате; то серые фоны диванов и кресел из крепкого дерева: американский орех: и такие же кольца на каре-оранжевых каймах драпри, и ковер, заглушающий: дико кирпичная вскрика с наляпанной дикою, синею, кляксой; и синие кисти гардины, — экзотика, даже эротика: тропика!
Нет, не экзотика и не эротика тропика, — лондонский тон, фешенебельный штамп: в бронзе ламп, в жирандоле.
И — черно-лиловая штора.
Но нехорошо, что — тринадцатый номер.
А в смежном, в двенадцатом, — мадемуазель де-Леб-рейль: что мадам Тигроватко, друг Франса, при ней — «конпреансибль»[70], но что Мирра Миррицкая, Тертий Мер-тетев и мадемуазель Долобобко —
— с мадам Тотилтос, с Тилбулга, —
— ен пё тро[71].
И опять-таки, — драмы с мэссьё: Суесвицкий, Антон Ан-Тиох, Лавр Монархов.
— Ассэ, — жюск иси![72] — он показывал кисло рукою на горло.
Сутулясь и вытянув шею, прислушивался: де-Лебрейль — в неглиже, что обязанность секретаря надоела — полгоря; но не узнавал он Жюли: нога на ногу, чуть не задрав свою юбку, вытягивала напоказ мускулистую, смуглую ногу; не «в'ля ме вуаля»[73], — «пурку а»[74]; и — лорнировала саркастически: мэ пуркуа:
— Вы
не так говорили в Париже; вы — взвинчены, точно боитесь и прячетесь! —
— Прямо
в лицо: с грубоватым контральто, с размахами веера!
Разгордились, — и с задержью к ней выходил.
Острота-то пера — не его, а — Жюлй; направляет — он; пишет она; это — коллоборация, но — неудобно, когда «Фигаро»[75] ждет статьи, а она, задрав ногу, показывает кружева панталончиков Лавру Монархову.
Не объяснишь сэтт гренуйль[76], что при всей проституции с душами было же нечто, что вынудило авантюру недавнего, страшного прошлого сразу же — пальцами мазал он губы — о, о, о, — пером публициста проткнуть с ураганною силой, как психи.
Отдернул от губ свою руку: дурная привычка хвататься за губы.
Жгучая память, как пламя, ведь вырывом может его охватить, как бумажку, которая около пламени —
— вот еще, —
— вот еще… —
— вспых —
— только
черно-лиловый, морщавый комочек, сереющий в прах золяной!
— Мадам Тителева? — с правом спросит читатель.
— Мэ, мэ,… — ки н'а па д'истуар!..[77]
Нет: не это.
И — точка, как и Домардэн ставил точку, вонзая осиновый кол.
Золобоб
Тук-тук-тук!
Он — в очковые черные стекла; исчезло лицо, потому что очки, борода и парик, — как кордон: перед ними.
— С'э ву[78] — мадемуазель Долобобко?
И — облачко брюссельских кружев, и голые ручки, волос рыжевато зареющих завертень, светло- серебряной сеткою крытый — из двери.
