Решеток же нет!
— Резонно. Вынимайте! — приказала Лия Марковна, присаживаясь к столу и вытащила из сумки- портфеля свои бумаги. Одну из них положила перед собой. На ней сверху чернела типографская надпись «Акт описи».
Я ещё ни разу не видела, как происходит вся эта процедура по передаче имущества согласно завещанию. Мне было интересно и это. Я встала, чтобы лучше видеть, что там пишется.
— Мне ждать? — просунулась в дверь голова в белой косынке.
— Подождите пока, Анна Романовна, — сказал Удодов, повернувшись от сейфа, откуда уже извлек деревянную коробку.
Рука Лии Марковны, маленькая, но энергичная, стремительно вписывала в «Акт…»: «Мною, государственным нотариусом 1-й Московской государственной нотариальной конторы Айвазовой Лией Марковной… при участи… представителя отдела государственного пожарного надзора Гуляева Владимира Ивановича…»
— А где же? — вырвалось у меня.
— В коридоре ждет, — не отрывая ручки от листа бумаги, отозвалась Шахерезада.
«… умершая умерла дома в связи с пожаром, возникшим в комнате… Поскольку комната была сильно обгоревшей, то при тушении пожара комиссией были извлечены ценности и составлен акт. Ценности хранились в сейфе…»
Далее Лия Марковна ухватывала двумя пальцами из коробки то брошь, то перстень, то бусы и стремглав записывала:
«1. Серьги белого металла, с желтым покрытием, в виде цветка, в центре камушек, красный, прозрачный, граненый.
2. Часы наручные женские желтого металла, квадратные.
3. Серьги белого металла… 284 пробы…
4. Бусы янтарные…
5. Перстень белого металла 284 пробы с камушком желтого цвета…»
Ну и так далее. То есть для меня стало ясно одно — никаких особых ценностей тут, в коробке, нет, хотя нотариус тщательно описывала каждый предмет…
Но и она скоро бросила словно в сердцах:
— Остальное бижутерия!
Коробку со всем этим хламом Удодов протянул Маринке. Она взяла, беспомощно глянув на меня. Я молчала.
— Теперь идем вскрывать, — сказала Лия Марковна и уже была в дверях, легкая, как вихрь. Все прочие двинулись следом. В их числе оказался и представитель Госпожнадзора в форме, и «Быстрицкая», и секретарша Валентина Алексеевна, и сестра-хозяйка Анна Романовна, полная, степенная женщина в белом халате, в белой косынке поверх темных волос. На её руке поблескивало целых три обручальных кольца.
Процессия наша почти бесшумно продвигалась по ковровой дорожке темно-зеленого цвета, расстеленной во всю длину коридора. Слева от нас, как в гостинице, шли двери, деревянные, с ручками под бронзу, справа тянулась сплошная стеклянная стена — откуда лился щедрый солнечный свет на кадки и горшки с разнообразными растениями, включая пальмы и фикусы. Все они выглядели превосходно — ярко- зеленые, свежие. Здесь приятно пахло оранжереей, мокрой землей.
Но вскоре этот живой запах исчез совершенно под напором отвратительной вони. Лия Марковна уже сорвала пломбу и отворила дверь в квартиру Мордвиновой.
Горький, приторно-тошнотворный запах гари ударил густой волной. Мы с Маринкой вошли внутрь, невольно схватившись за руки. Вонь пожарища словно налипла тотчас на лицо, забила ноздри, почти удушила.
— Грязища-то! — воскликнула за моей спиной какая-то из понятых.
Я обернулась — сестра-хозяйка, Анна Романовна… Она поймала мой взгляд:
— Неосмотрительно вы… В таком-то костюмчике…
Может быть, она и впрямь пожалела мой прикид? С хрипотцой будто бы закоренелой курильщицы я сказала в обмен:
— Так и вы в белом халате!
Она улыбнулась мне, рассекретив золотой клычок.
— Ой, жуть-то какая! — тоненько пролепетала секретарша Валентина Алексеевна. И вдруг расплакалась, приговаривая: — Надо же… прямо в пожаре… А была-то какая красавица! Сколько за ней ухаживало интересных мужчин!
— Нельзя сильно заживаться на этом свете, — молвила «Быстрицкая». — Лучше прожить мало, но ярко.
— Глупости какие, — рассердилась Анна Романовна. — Живешь столько, сколько на роду у тебя написано жить. Господь один знает, кто зажился, кто нет.
— Хватит, хватит, бабоньки, на эту тему, — подал голос Удодов. — Нам надо поскорее все это… дел много. Жалко человека, конечно, а что поделаешь?
— Горят, горят людишки, — подал голос «госпожнадзор». — Всегда горели и гореть будут. Сначала каждого жалеешь, потом привыкаешь.
— Правильно! — подхватил Удодов. — Жизнь продолжается! О живых надо думать… заботиться. Это у кого дел нет, тому можно все удивляться, ужасаться без толку.
Вероятно, я и была здесь, среди этих людей, самой никчемной, если продолжала и ужасаться, и удивляться обгорелому до головешек книжному шкафу, стоящему справа, черной спирали того, что осталось от занавесок и скрючилось под самым потолком, закопченному окну, осыпанному черным пеплом письменному столу, кожаному креслу, из спинки которого торчат клочья паленой ваты, разбросанным по всему полу почерневшим книгам…
Но сильнее всего потрясла меня постель, последнее прибежище старой-старой женщины. Она вся была разворочена, словно кто-то рылся под матрасом, под подушкой, под простыней. Все эти вещи, сбитые с мест, перекрученные, валяющиеся кое-как, словно бы вопили о своей неприкаянности, о многих тайнах, которые вынуждены скрывать.
Или все это чудилось мне? Только ведь и где, как не здесь, не на этом пожарище, могли лезть в голову сумбурные, сумасшедшие мысли? Ведь именно тут был кем-то повешен «всухую» кипятильник, от которого и вспыхнули бумаги вон на том шкафу, бумаги, книги, а потом и сам шкаф… Ведь следователь Малофеенко вместо того, чтобы самому работать с уголовным делом по факту смерти во время пожара Мордвиновой- Табидзе, разрешил себе плюнуть на него, потому что «подумаешь, старуху убили…» Или почему-то еще… И это следователь Малофеенко, не боясь никаких санкций, ни Бога, ни черта, подсказал нам с Маринкой самый верный путь к решению задачи «Кто убил Мордвинову-Табидзе или она себя сама сожгла?» — «Ищите свидетелей сами…»
Я оглянулась с явным намерением определить, кто же из присутствующих здесь и есть тот свидетель, который точно знает убийцу… Кто? Или, если это не убийство видел, как несчастная, полоумная старуха вешала на шкаф тот самый роковой кипятильник…
Однако скорбные лица окружающих были немы и чисты от примет порока. Я не могла представить себе в качестве убийцы ни красавицу «Быстрицкую», ни забавную секретаршу в желтых брючках на толстоватой попке, ни большегрудую, всю такую мягкую, уютную сестру-хозяйку Анну Романовну, ни Виктора Петровича Удодова, подтянутого, интересного мужчину, набравшего в штат столько бабеночек с незадавшейся судьбой…
Мы все, кстати, особенно долго и пристально смотрели на стену над взбаламученной кроватью покойницы. Там продолжала висеть большая фотография под стеклом, изображающая молодого мужчину в мялкой шляпе. Он в упор, с улыбкой, глядел на нас сквозь веер трещин на стекле. Было удивительно, как эта вещь вообще сохранилась, несмотря на пожар, хотя огонь подъел её снизу, уничтожив часть полосатого галстука и оставив лишь намек от пиджака.
— Муж! — почтительно произнесла секретарша Валентина Алексеевна. — Интересный мужчина…
— Знаменитый режиссер… в свое время! — поправил Виктор Петрович.
— Вот я и говорю, — сказала «Быстрицкая». — Надо вовремя умирать! Вон он какой красавчик. А то
