все дальше и дальше от «бомжовых» притязаний. В какой-то момент я, страшась его ответного гнева, словно бы не бежала, а летела над землей… и вылетела, пробежав леском, на широкое шоссе.
Однако не рискнула, ввиду всего случившегося, торчать на нем свечкой, а, перебежав шоссе, заскочила в кустарник и пошла, пошла, пошла… И, лишь пройдя километра три, засветилась у обочины с поднятой рукой. Конечно же, рассчитывала, что меня, девушку, явно истерзанную, побывавшую в переделке, — возьмет пусть не первая же легковушка, но третья уж точно. Но проехало семь машин разных пород и расцветок, но ни одна даже не притормозила. Я заплакала… Увы, увы… Хотя лощеный журнал для потенциальных суперженщин «Космополитен» настоятельно рекомендует: мол, перед тем, как прибегнуть к слезам, надо быть уверенной, что они призведлут нужный эффект, то есть хорошо знать того, кого хочешь разжалобить… Но знала ли я их?
Машина остановилась передо мной, когда я уже опустила руку, голову и хвост. Белый «жигуленок», а в нем — женщина. Я без звука забралась на заднее сиденье и — выключилась. Был ли это сон или провал во тьму абсолютной усталости, сродни одури, — не знаю. Но судьбе захотелось распорядиться так, чтобы я пришла в себя не где-нибудь, а в больнице. Сердобольная женщина оказалась врачом.
Все, что стряслось со мной, как потом я вычислила, за три дня, превратило мое тело в раскаленную биомассу. Высокая температура выкинула меня из сообщения человеков разумных. Я бредила, как мне потом рассказали, повторяя одни и те же слова — «вороны»… «крысы»… «дайте автомат»…
Очнулась в тишине душистого вечера. Запах шел от огромного, лохматого букета жасмина, что стоял поблизости на тумбочке. Ме захотелось потрогать прохладный белый цветок. Но рука поднялась с трудом. И тотчас опустилась.
— Ничего, ничего. Все самое плохое позади, — услыхала я голос. Сдвинула зрачки в ту сторону, потом медленно повернула голову.
Постороннее мужское лицо нависло над моим… Постороннее, но с веселым, знакомым блеском в карих глазах.
— Михаил… ты, что ли? Ты же должен быть в Таджикистане, — прошелестел мой голос.
— Много где я побывал! — ответил знакомый бас. — В том числе и в Таджикистане…
— А как ты узнал, что я… Может быть, ты знаешь, как мои… мама… Митька… Маринка с Олежкой…
— Не волнуйся. Живы-здоровы. — Он положил свою лапищу мне на голову и нежно, проникновенно оскорбил: — Безумная! Куда влезла! На одном энтузиазме!
— А ты сам? Твой Таджикистан… Или не признаешь равноправия? В Америке тебя бы феминистки побили туфлями с острым каблуком… Обязательно.
— Оч-чень хорошо! Раз юмор вернулся — девушке жить суждено! — заключил он и потискал мою вялую руку в своей. — Тебе привет от Токарева Николая Федоровича.
Я закрыла глаза. Чтоб пережить момент. У меня опять, пусть ненадолго, но смешалось все в один ком: Михаил, «бомж», Токарев, Интеллектуал-допросчик из комфортабельного подвала, неведомо где расположенного… Даже в животе похолодело: «Они что ж, все заодно?!»
— Где же он… Токарев? — спросила с налетом злой насмешки, а в действительности еле молвила, полузадушенная испугом.
— В госпитале. В него стреляли. Три пули укусили. Одна в голову. Ему всевышний помог. Ни одна, как говорят врачи, не задела жизненно важные центры.
— А я-то думала…
— Убежден: много у тебя накопилось мусорных мыслей. Ты ведь рассчитывала, что как только встретишься с Токаревым — все как по маслу… Верно говорю?
— Верно. В чем же мой просчет?
— За тобой уже следили. Для них не был секретом и номер машины Токарева. Как и его возможности, связи.
— Значит, его из-за меня?
— Не бери в голову. У них с ним старые счеты. Старик им сильно мешал. Продажные шкуры снабжают их информацией с пылу-жару — вот в чем беда. Думаешь — свой в доску, а он автомат наизготовку и по тебе от бедра веером.
— Как интересно… как интересно-то… А можно узнать, кто… кто ты сам? Я ведь думала, ты просто…
— Фотограф? Любитель жучков, паучков, бабочек?
— Естественно. Ты в каком звании-то? Майор?
— Обижаешь, подружка. Бери выше — адмирал всех морей и океанов, включая Памир. Почему замолчала?
Я не спускала с него глаз:
— Потому что отучилась с некоторых пор верить на слово. Ваши документы!
Михаил посмотрел на меня с печалью жалости, сунул руку в карман пиджака, вынул книжечку темно- бордового цвета, развернул и держал так перед моими глазами, пока я не сказала:
— Почему только раз позвонил? Я ждала.
— Потому, чудо заморское, что не было у меня возможностей. Глянь, как хожу.
Михаил встал, направился к двери, припадая на правую ногу.
— Что это?
— А пулька нечаянная. Сама ж знаешь, в Таджикистане этих нечаянных пулек что пчел в улье. Ты, Татьяна, расположена рассказать, где побывала, что повидала? Не мне, я хохотун большой, а очень серьезному человеку?
— Молодому и красивому?
— Есть и такие. Подберем!
— Из тех, кто, «не считаясь с опасностью», «с осунувшимися лицами и воспаленными глазами»?
— Точно. Еще есть вопросы по существу?
— Есть, — я поглядела в зарешеченное окно, на дверь, на потолок, изучила попутно стены, притянула к себе поближе Михаила за лацкан серого, явно парадного пиджака — и произнесла, наконец, то самое, рисковое, потаенное слово, залежавшееся где-то глубоко в печенках-селезенках:
— Наркотики? Они?
Он рассмеялся, закинув вверх каштаново-пегую бороду:
— Дошло, наконец!
— Нет, я давно стала подозревать…
— Не ври, ты все больше охала-ахала по поводу старух, как их обирают после смерти. Тебе эти моменты расстраивали душу… Ничего не скажешь — лихо, талантливо работала банда, что мужички, что бабеночки.
Тут уж лежать я не могла. Села в постели. Михаил подсуетился, торчком поставил подушку мне под спину.
— Ишь как разрезвилась! А все почему? А все потому, что женское жгучее любопытство есть первая и основополагающая черта слабого пола! Не сдвигай сурово брови. Есть утешение. Ювенал сказал: «Никогда не привести столь искусных и постыдных примеров. Чтобы не осталось ещё худших», А Вергилий…
— Михаил! — страшным голосом позвала я. — Так ты знаешь того… интеллектуала, который цитировал мне Вергилия, Платона?.. Где он? Кто он? Или это был ты сам, но в маске?
Михаил даже рукой прикрылся от напора моего нетерпения.
— Фигушки! — заявил. — не все сразу. Вот встанешь на ноги, и пойдем мы гулять по здешнему парку…
— Ой, вредный какой!
— Еще хуже, чем ты думаешь! — похвалился и поднялся.
— Жду! Изнемогаю! Хочу все знать! И почему они, все-таки, меня не прибили? Хотя могли… И что с Аллой, жива ли?
Он стоял у двери, покачивая кейсом, большой, сильный мужчина, и… как всякий настоящий мужчина… смотрел на меня покровительственно, если не сказать снисходя. Но теперь мне нравился этот взгляд. Тем более, что Михаил вдруг сказал:
— Вернусь с кувалдой. Имеешь право бить меня по голове, сколько влезет.
