Вот почему Аллочка под неусыпным руководством Ксении Лиманской, вынуждена была подсунуть Вере Николаевне лекарство, от которого та перевозбудилась и, действительно, бросилась на стекло двери, что вела в лоджию. Нельзя же было, чтобы она умерла тихо, как Обнорская. Разнообразие смертельных исходов, рассудила Ксения, гасит подозрения, если они вдруг у кого-то могут возникнуть.
Вообще её предприимчивости и воображению могли позавидовать даже великие режиссеры и прославленные фокусники. Это она придумала собачьи кости из пластмассы под героин. Собачьи кости, лежащие в будке, — это же так естественно… Собачьи кости для игры собак переправлялись самолетами вместе с собаками и собачниками. Собаки же, играющие костями-игрушками — это же так умилительно! Впрочем, были и другие способы переправки «товара», придуманные вездесущей Ксенией. Обзаведясь банковскими счетами, она чувствовала себя обязанной действовать с ещё большей отдачей и воодушевлением…
И это ведь тоже её придумка — повязать всех единым грехом. Это она развязала руки лихим бабенкам, позволяя грабить умерших старух, снимать с их ещё теплых тел всякие драгоценности. А сама участвовала в этих сатанинских оргиях больше для отвода глаз. Мол, как все, бедствую, вот и не брезгую, что поделаешь, времена такие пришли, жизнь тяжелая, паскудная, она и толкает на нехорошие дела.
Ну а что же Виктор Петрович? Он что, вовсе ни о чем не догадывался? Ему выгодно было делать вид, что не догадывается. Он знал, что его должок в двадцать пять тысяч долларов висит на нем, но если он будет вести себя хорошо, — его к стенке не будут прижимать. Авантюрист и мошенник, старый картежный шулер, он чуял, что попался, и крепко, что хода назад нет, что и дядя-алкоголик тоже кем-то вписан в реестр его деяний заодно со вспышкой старого телевизора… Он решил бросить весла, и пусть несет, и куда кривая вывезет. От очень уж черных мыслей спасало женолюбие. На этой почве они и сошлись с Анатолием Козинцовым. Особенно сблизила их общая беда — проявление этой чертовой импотенции. Виктору Петровичу, конечно, было обидно, что он стал сдавать столь рано — в сорок пять, в то время, когда Козинцов, с его слов, — лишь в шестьдесят пять. Тем более обидно, что у него, бывшего спортсмена, именно сейчас появилась чудесная девушка, начинающая певица, он в неё влюбился по уши… И деньги нужны! На все, про все нужны деньги!
Козинцов поведал о страданиях Удодова своей спасительнице Аллочке. Аллочка промолчала. У неё было от Ксении одно задание — посадить «на укол» артиста, с чем она и справилась. На тот же волшебный укол «посадил» Удодова его шофер Володя. Небрежно так, когда мчались мимо придорожных березок-осинок, бросил:
— У вас есть деньги в банке. Хорошие деньги. На них можно не только на юга слетать с вашей красавицей, не только ей колечко купить, но и укольчики поделать, чтоб вернуть себе мужскую силу. Хотите хоть сейчас махнем в тот банк?
И все заверте… закрути…
… Зачем же Аллочка и кондитерша Виктория устраивали сцены ревности, связанные с чернобровым Мастером на все руки Володей? Ксения Лиманская считала, что такие мини-спектакли необходимы. Они украшают быт, отвлекают внимание на пустяки, на судаченье по поводу этих двух «несдержанных» женщин, на старчески умиленные репризы: «Лишнее доказательство, как ни говорите, что ревность жива, а следовательно, и любовь»,
Что же такое, однако, Володя? Как он-то возник в эпицентре событий? Служил в армии в Таджикистане, попал в плен к моджахедам, бежал из плена, волоча простреленную ногу. На гражданке быстро понял, что никому не нужен, что деньги, достойные мужчины, можно заработать только на торговле оружием или наркотиками, или тем и другим. Попался по-глупому. В его машине милиционеры нашли закатившуюся гильзу. Эта гильза «привела» к пистолету, из которого был убит войсковой капитан. Володя догадался, зачем его машину брал на ночь подельник Аскер… Но уже в тюрьме. Надо было бежать во что бы то ни стало — в судейскую справедливость он нисколько не верил. Бежал в Россию. На вокзале в Кзыл-Орде нашел пьяного, избитого до полусмерти парня, здесь же валялись его документы, взял. Превратился из Антона Трофимова во Владимира Новикова. Домой, на Тамбовщину, не поехал. Двинул в Москву. Здесь пришел к Виталику. Вместе служили, спали койка к койке. Виталик устроил в морг, где сам работал. Потекли неплохие деньги. Неплохие на первый случай. Но он ценил спокойствие. Снятая однокомнатная его пока устраивала. Через некоторое время в Москве объявился ещё один их дружок «по оружию», пензенец Веня-Веник Самсонов. Ему тоже надо было отсидеться в тихом месте после «дела», о котором он не хотел распространяться. Стали вместе втроем готовить покойников к лежанию в гробах, то есть мыли, замораживали, гримировали, одевали, заранее договариваясь с родственниками о цене. Родственники в подобных случаях не жилятся…
Однажды очень некстати Антону-Володе встретился в кафешке человек из Душанбе, узнал, подошел обниматься… Оказалось, с добрыми намерениями… Предложил поучаствовать в «мероприятии»… очень верном и денежном… «Один тут задолжал людям, надо его убрать». «Стрелять-то не разучился? — спросил человек. — Удачный выстрел — десять тысяч „зеленых“. Выстрел был удачным. Ему предложили „сесть“ на торговлю наркотиками, превратившись в водителя при директоре Дома ветеранов работников искусств. Кондитерша Виктория стала жить с ним и по заданию, и по влечению. Она, испытавшая на себе голод-холод, бомбежки в Чечне, очень хотела быстрых больших денег, и чтобы можно было уехать „из этой поганой страны туда, где живут нормальные люди“. Она, повидавшая сотни, тысячи изувеченных, искалеченных, обгорелых трупов молодых парней, женщин, девчонок, детей, а заодно и гадов, разбогатевших на чужой крови, на выбитых мозгах, наслушавшаяся во, по горло, блевотного вранья по телеку-радио, от всяко окрашенных властей — больше нисколько не верила в то, что на этом свете есть справедливость, что надо оставаться честной, жалеть других. В Бога тоже разучилась верить. Если бы он был — такого бы не происходило, — решила она раз-навсегда, когда сама, своими руками вбивала деревянный крест в сырую могилу своего трехлетнего сына, собранного самой же по кусочкам после бомбежки. Она так и сказала Антону-Володе: „Теперь я была готова на все“. Теперь она хотела денег, много денег, чтобы заработать на белый дом у синего моря и чтоб он стоял где-то далеко-далеко от Чечни, от Росси, от слова „перестройка“. Ее муж, чеченец, был не в счет: когда-то они вместе учились в сельхозинституте, читали одни и те же книжки, смеялись над одними и теми же анекдотами, танцевали, пели. Она и вообразить себе не могла, что придет такой час, когда он явится к ней прямиком из боя, вытащит видеокассету и скажет:
— Погляди, что мы с русскими свиньями сделали…
Она поглядит: бассейн где-то возле загородного дома богатого горца, в бассейне плавают тела без голов и отдельно — головы. Вместо лиц — месиво…
— Что у них с лицами?! Где уши?!
— Обхохочешься, если скажу. Мы на них голодных собак и кошек напустили… Как же они их жрали! Как рвали! За нашего сына! Аллах акбар!
Она рассказала и об этом Антону-Володе. Володя её пожалел. Хотя осудил немного за то, что она не приняла больше в свою душу своего мужа после той кассеты и его торжества правоверного мусульманина. Сказал:
— Война ломает мужиков. Их тоже стоит пожалеть. И русских, и всяких.
— Нет, не могу, — ответила она. — Я не знала, как с ним спать после всего. Он же сумасшедший стал. Хорошо, что его убили!
Яд получал Антон-Володя и отдавал Виктории. Сам он не травил никаких старух. Виктория объясняла, почему ей все нипочем, когда пряталась в его объятиях:
— А чего этих старух жалеть? Они давно чужие жизни живут! Чужой век заедают! До восьмидесяти дотягивают! До девяноста! А сейчас столько молодых гибнет! Которые ничего хорошего не успели повидать… А эти ещё и серьги-бусы на себя цепляют! По своим черным губам краской водят! Как будто я не отыскала правую ручку своего сыночка под тахтой… Как будто меня не насиловали четыре боевика, козлы вонючие… Были бы у меня отец с матерью, а то бабка одна свистнутая осталась…
Володя считал, что это не худший вариант. Хреново, когда как у него: мать — пьяница, отец неизвестно кто и где, брат — дебил…
Как ни странно покажется кому-то, но мечты у этих добровольных подручных наркодельцов, были одни и те же: всем им хотелось тишины, покоя, всем рисовались белые виллы или домки у синего моря и чтобы никого вокруг, никаких соглядатаев. И все они не любили москвичей уже за то, что те имели законное жилье в столице и не ценили этого, за то, что иные из них не стеснялись обзывать приезжих, лепившихся по
