как все произошло.
Орм и его люди приветствовали конунга Харальда с великим почтением и глядели на него с любопытством, ибо слышали о нем все! время, сколько помнили, и странно им было теперь видеть его недужным и жалким.
Его ложе стояло у короткой стены, прямо против дверей. Оно было ладно сбитое, полное пуховиков и меховых одеял, и такое просторное, что трое или четверо могли бы улечься поперек него, не теснясь. Конунг Харальд сидел на краю постели, окруженный множеством подушек, в желтом вязаном из шерсти башлыке и кутался в шубу из выдры. На полу у его ног сидели на корточках две молодые женщины, между ними —стояла жаровня с углями, каждая женщина держала одну ногу короля у себя на коленях и растирала ее, чтобы согреть.
Всякий мог видеть, что Харальд — великий конунг, хоть и не было на нем королевского наряда, а взгляд казался испуганным. В угрюмом ожидании он уставился на вошедших и на колокол большими круглыми глазами, не слишком, казалось, взволнованный увиденным; потому что боль на какой-то миг отпустила, и он ждал, что она вот-вот в него вопьется. Он был высок ростом и могуч, с широкой грудью и большим животом; лицо у него было большое и красное, блестящее и без морщин. Волосы были белы, но борода, густая и окладистая, волнами падающая на грудь отдавала в желтизну, а прямо посредине от нижней губы шла узкая прядь, оставшаяся желтой без малейшей белизны. Рот был мокрый от всех настоев, которые он выпил, чтобы унять боль. И оба синих глазных зуба, знаменитых не только своим цветом, но и длиной, были оскалены больше обычного, словно клыки у старого борова. Глаза навыкате налились кровью; в них, казалось, обитала власть и опасность, как и в широком лбу и густых седых бровях.
Таким предстал конунг Харальд Синезубый, когда Орм и его люди увидели его впервые; и Токе сказал потом, что немного найдется старых королей с больными зубами, которые смогли бы держаться столь же величественно.
Епископа Поппона в покоях не было, потому что он провел всю ночь близ конунга, воссылая молитвы о нем и слыша в ответ ругань и угрозы, когда боль усиливалась, так что теперь, наконец, ему пришлось уйти отдохнуть. Но брат Виллибальд, который всю ночь вместе с братом Маттиасом пробовали различные средства для излечения короля, оставался по-прежнему бодрым и прытким. Это был маленький сухощавый человек, совершенно лысый, с большим носом и плотно сжатым ртом, на макушке у него багровел шрам. Он усердно кивал в течение всего рассказа брата Маттиаса и простер вперед руки, когда внесли колокол.
— Это воистину чудо, — сказал он пронзительным и резким голосом. — Как вороны небесные приносили пищу в пустыне пророку Илии, так и этих путешественников прислали сюда силы небесные нам в помощь. Мирскими снадобьями мы смогли лишь утишить эту боль на краткое время; как только государь наш конунг откроет в нетерпении рот, боль возвращается снова: так было всю ночь напролет. Но это средство верное. Ты, брат Маттиас, должен вымыть колокол святой водой; мне кажется, лучше положить колокол набок и вымыть изнутри, потому что снаружи я не вижу пыли. Тем временем я подготовлю остальное.
Колокол положили набок, и брат Маттиас стал мыть его тряпкой, которую обмакнули в святую воду, а после мытья выжимал в чашу. В колоколе оказалось достаточно пыли, так что выжатая из тряпки вода стала черной, а брат Маттиас этому сильно обрадовался. Тем временем брат Виллибальд принялся рыться в своих снадобьях, которые хранил в большом кожаном коробе, попутно растолковывая всем, кто желал его слушать:
— Наилучшим в нашем случае будет старинное григорианское предписание, при зубной боли очень несложное, и в нем нет никакого секрета. Сок терна, свиная желчь, селитра и бычья кровь, щепоть порошка хрена и несколько капель можжевелового масла: все смешать с одной частью святой воды, в которой омыли святую реликвию. Держать за щекой в течение трех стихов псалма, и трижды повторить. Это вернейшее средство от зубной боли из всех, какие известны; если реликвия достаточно сильная, оно не подводит. Апулийские лекари старого императора Отгона брали, правда, жабью кровь вместо бычьей, но теперь от этого отказались, и видно, так вышло оттого, что зимой жабьей крови трудно достать.
Он вынул из своего короба несколько маленьких металлических фляжек, вытащил пробки и понюхал, после чего почесал в затылке и послал слугу на кухню за свежей кровью и свежей желчью.
— Ибо в нашем случае годится только самое лучшее, — сказал он. — И даже если реликвия такая сильная, надо с большим тщанием, подобрать все остальные добавки.
Прошло какое-то время, и Харальда боль стала беспокоить меньше. Он остановил взгляд на Орме и Токе и словно бы наконец удивился, увидя незнакомцев в чужеземной одежде, ибо они были в красных плащах, при Альмансуровых разукрашенных щитах и в шлемах с наносниками, которые прикрывали щеки и шею. Конунг знаком велел им приблизиться.
— Чьи вы люди? — спросил он.
— Мы твои люди, государь наш конунг, — отвечал Орм. — Но сюда мы прибыли из Андалусии. Там мы служили Альмансуру Кордовскому, могучему владыке, покуда меж ним и нами не пролилась кровь. Крок из Листера был нашим первым хёвдингом, и с ним мы вышли в поход на трех кораблях. Но он мертв, как и многие другие, а я Орм сын Тосте с Холма в Сконе и хёвдинг оставшихся в живых. Мы прибыли к тебе с этим колоколом. Мы решили, что он будет хорошим подарком тебе, государь, когда услышали, что ты решил принять христианство. О его власти над зубной болью я не знаю, но в море он нам хорошо помогал. И это был самый большой колокол над гробницей Святого Иакова в Астурии, где много всяких диковин; туда мы пришли с нашим господином Альмансуром, и он считал этот колокол великой ценностью.
Король Харальд кивнул, ничего не говоря, но одна из двух молодых женщин, сидевших на корточках у его ног, обернулась и взглянула на Орма и Токе и торопливо сказала по-арабски:
— Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного! Вы — люди Альмансура?
Они оба посмотрели на нее, не ожидая услышать это наречие при дворе короля Харальда. Она была красива на вид, с большими карими глазами, широко посаженными на бледном лице, ее черные волосы спускались с висков двумя длинными косами. Токе так и не успел наловчиться бойко говорить по-арабски, но он так давно не заговаривал с женщинами, что тут быстро нашелся:
— Ты, должно быть, из Андалусии? Там я видывал женщин, похожих на тебя, хотя немногие из них столь красивы.
Она в ответ улыбнулась, сверкнув белыми зубами, и лицо ее вновь сделалось печальным.
— Ты видишь, о незнакомец, говорящий на моем языке, что мне дала моя красота, — произнесла она нежным голосом. — Вот я сижу тут, андалуска знатного происхождения, рабыней среди язычников мрака кромешного, бесстыдно открыв лицо, и растираю старые скрюченные пальцы на ногах этому Синезубому. В этой стране нет ничего, кроме мрака и холода, овчин и вшей и пищи, которую в Севилье сблевали бы и собаки. Поистине, у Аллаха лишь я ищу защиты от того, чем наградила меня моя красота.
— Для такого занятия ты, мне сдается, слишком хороша, — сказал Токе ласково. — Лучше бы для тебя найти мужчину с чем-нибудь еще, кроме скрюченных пальцев на ногах.
Она опять отвечала улыбкой, но теперь в ее глазах стояли слезы. Тут конунг Харальд пошевелился и сердито сказал:
— А ты кто таков, что болтаешь на языке воронов с моими женщинами?
— Я Токе сын Грогулле из Листера, — ответил тот. — Мой меч да язык — это все мое имущество. И никакого поношения тебе, государь мой конунг, не замышлялось в моих речах к этой женщине. Она спросила меня о колоколе, и я ей ответил; и она сказала, что это столь же хороший подарок, как и она сама, и он принесет тебе большую пользу.
Харальд открыл было рот, чтобы ответить, но тотчас лицо его потемнело, и он с криком рухнул на подушки, сбив с ног обеих женщин: боль снова впилась ему в зуб.
Тут в покоях сделался переполох, и те, что стояли ближе к королевскому ложу, попятились прочь от его буйства. Но брат Виллибальд уже приготовил свою смесь и смело выступил вперед, с решительным видом и словами одобрения.
— Сейчас, государь мой конунг! Сейчас! — сказал он, осенив крестным знамением сперва короля, потом чашу со снадобьем, которую держал в руке. В другую руку он взял роговую ложечку и продолжив торжественно:
Король уставился на него и его чашу, гневно фыркнул, затряс головой и застонал, а затем, корчась от боли, крикнул
