Гинни смотрела на Ланса, но ей виделось другое лицо, красивое властное лицо человека, поцелуй которого она не могла забыть. Этот «пират», может быть, груб и неотесан, но он знает, чего хочет, и умеет добиваться своего. Если бы он решил на ней жениться, он бы так и сделал, и папа никак не смог бы этому помешать.
Какой вздор ей мерещится! Она ему вовсе не нужна. Ведь он ясно дал ей понять, что считает ее дурочкой.
– Ты увидишь, что твой отец тоже сильно изменился, – сказал Ланс, прерывая ход ее мыслей. – И взгляды его за это время тоже изменились.
Что он этим хочет сказать? Но Гинни не успела потребовать разъяснения – к ним подплыла Эдита-Энн, крутя на плече зонтик от солнца. Ей тоже, видимо, не было жарко в серебристо-голубом льняном платье. Рядом с ней Гинни почувствовала себя бедно одетой дурнушкой. «Подожди же, – подумала она, – вот приедем в Розленд, и папа позаботится, чтобы у меня все было».
– Скоро остановка в Белль-Оукс, – сказала Эдита-Энн и тронула Ланса за руку. – Твоя мама, наверно, будет рада, что ты вернулся домой. А нам будет очень тебя не хватать.
Ланс широко улыбнулся.
– Надеюсь, ты это говоришь искренно, потому что я вовсе не собираюсь сходить на берег в Белль-Оукс. Твой отец пригласил меня поужинать в Розленде. Разве я мог ему отказать? Не каждый день человеку выпадает счастье сопровождать сразу двух очаровательных дам.
Хотя Ланс улыбался им обеим, Эдита-Энн сделала вид, что его слова предназначены ей одной. Гинни было противно смотреть, как ее кузина строит глазки Лансу. В другое время она бы ей этого не спустила, но сейчас ей было слишком жарко и она слишком устала, чтобы бороться с ней за внимание Ланса.
«Это все от жары, – сказала она себе. – После прохлады Бостона трудно приспособиться к палящему солнцу Луизианы. Вот надену легкое платье, из тех что носила раньше, – а ее ждет полный шкаф платьев из хлопка и муслина, – тогда тоже начну строить глазки».
Она вздохнула при мысли о Розленде. Как давно она его не видела! Гинни вспомнила счастливое время, когда мама еще была жива. Какие они устраивали праздники! Дом освещали тысячи свечей, и приезжавшие по реке гости говорили, что он сверкает, как хрустальный дворец.
Даже на следующее утро, когда свечи были погашены, а гости еще лежали в постелях, дом все равно казался Гинни сказочным дворцом. Такое величественное здание с такими стройными колоннами казалось ей достойным королевской семьи. Королем был папа, мама была королевой, а Гинни всегда была и будет их драгоценной любимой принцессой.
Гинни представила себе возвращение домой. Еще рано, и свечи зажигать не будут, но ее умница папа придумает, как отметить возвращение дочери. Она наверняка увидит на пристани его высокую прямую фигуру. Он будет сгорать от нетерпения обнять любимую дочь И всю дорогу до дома будет рассказывать ей о своих планах. Вечером в честь ее приезда он, конечно, даст бал, на котором она появится в таком красивом и дорогом новом платье, что все девчонки умрут от зависти.
Когда они подойдут к дому, папа хлопнет в ладоши, и наружу высалят слуги и будут ее приветствовать веселым гомоном. Папа со снисходительной улыбкой прикажет им отнести наверх ее сундуки – ну не сундуки, так саквояж – и проводить ее в ее комнату, чтобы она могла отдохнуть перед ужином.
А на ужин Лавиния приготовит ее любимое «гамбо» – рагу из креветок и крабов со стручковым перцем, о котором она мечтала все эти годы в Бостоне. При одной мысли о «гамбо» у Гинни потекли слюнки. А на десерт Лавиния испечет пирог с только что собранной с грядки крупной сочной клубникой.
Гинни так увлеклась своими фантазиями, что даже не заметила, как пароход остановился около пристани Розленда. Она очнулась только, когда Эдита-Энн толкнула ее в бок.
– Совсем ты у нас без царя в голове, Гиневра-Элизабет, – заявила та, – ничего вокруг себя не видишь.
Они с Лансом засмеялись, а Гинни сердито вспыхнула. Но тут к ним подошел дядя Джервис, и Ланс мгновенно посерьезнел, повернулся к Гинни и предложил ей руку.
– Давай я помогу тебе спуститься на берег, – сказал он со своей самой подкупающей улыбкой. – Нехорошо будет, если наша Гиневра-Элизабет спотыкнется и ушибется в первый же день возвращения домой.
Гинни все еще была на него сердита, но предложенную руку взяла и даже была рада на нее опереться. Папа на пристани ее не встретил, да и сама пристань как-то покосилась и несколько досок в ней провалились. Видимо, ее потрепало недавним штормом, но почему же рабы ее не починили? Скоро ведь начнут съезжаться гости на бал по случаю ее возвращения – стыдно будет перед ними за такую ветхую пристань. Разговоров об этом хватит на несколько недель.
Гинни еще больше расстроилась, увидев, что не только пристань была в запущенном состоянии. Проходя через сад, она увидела, что драгоценные мамины розы заросли сорняками. За ними явно уже несколько лет никто не ухаживал, и большинство кустов погибли, а те, что остались, тоже недолго протянут.
Сколько перемен! Гинни вдруг вспомнила предупреждение миссис Тиббс, что ее ждут трудности. Нет, отчаянно спорила она сама с собой, для всего этого запустения должны быть причины, и, как только она увидит папу, он ей все объяснит. Наверно, он был так занят посадкой тростника, что забыл про другие дела – те, которыми обычно занималась мама.
Она положит этому конец. «Я вернулась домой, чтобы тебе помогать», – заверит она папу. Она представила себя молодой хозяйкой, которая распоряжается рабами и всюду успевает, оставаясь при этом, как и Аманда Маклауд, настоящей леди.
Гинни решительно шла к дому, стараясь не замечать заросли сорняков по обе стороны подъездной аллеи. Она два раза споткнулась о торчащие из земли корни, но уверила себя, что все это пустяки, что все станет на свое место, как только она поговорит с папой.
Ее оптимизм слегка поубавился, когда они подошли к дому и она увидела, что папа вовсе не ждет ее на крыльце. Пароход давно дал гудок, извещая о своем прибытии. Что с Джоном Маклаудом – оглох и ослеп? Как еще объяснить, что он вроде не подозревает о приезде дочери?
Но может быть, ждать ее на крыльце было не совсем разумна ступеньки крыльца казались еще более ненадежными, чем настил пристани. К ее удивлению, дядя Джервис спокойно перешагнул через отсутствующую нижнюю ступеньку и вошел в дом, не сказав по этому поводу ни слова.
Что же случилось с ее любимым Розлендом? Дом, видимо, уже несколько лет не красили снаружи, и краска сильно облупилась. В одном из окон второго этажа уныло свисала на одной петле ставня. Наверно, когда дует ветер, она стучит об стену, однако почему-то никто и не подумал или починить ее, или снять совсем.
И ветви дубов надо подрезать, думала Гинни,-а то они сдирают с крыши дранку. А глициния забралась по столбам веранды на второй этаж. Так и кажется, что ее лианы вот-вот задушат дом. Надо бы их обрезать.
Невозмутимо переступив через сломанную ступеньку, Эдита-Энн вслед за отцом прошла в дом. Судя по спокойствию дяди Джервиса и его дочери, дом впал в это запущенное состояние уже давно. «Папа, как ты позволил такому случиться?» – с тоской подумала Гинни.
Ланс погладил ее по руке.
– Мужайся, милая, – сказал он, – я с тобой. Вместе мы со всем справимся.
Его слова звучали пугающе – Гинни на секунду померещилось, что в доме ее ждет страшный людоед. Но в прихожей стоял только камердинер ее отца Гомер. Как же он сгорбился и постарел! Как и сам дом, негр состарился гораздо больше, чем ему полагалось бы за пять лет. Гинни смотрела на великолепную парадную лестницу, которой когда-то так гордилась мама. Дубовые перила уже давно не покрывали лаком, и на всем лежал слой пыли. Гинни казалось, что, если она остановится, пыль покроет ее как саваном.
Дядя Джервис разбирал почту на столике возле входной двери, а Эдита-Энн исподтишка заглядывала ему через плечо. Потом оба нахмурились, по-видимому увидев письмо, которого опасались.
– Что, еще один счет? – раздался скрипучий голос. Они повернулись к вошедшему, очевидно, захваченное врасплох. Если бы Джервис не воскликнул: «Джон!» – Гинни никогда не узнала бы в нем отца.
При виде этого сгорбившегося и опиравшегося на трость старика у нее мучительно перехватило
