Она предполагала, что дядя если не возмутится, то по крайней мере начнет оправдываться. Но у него был просто растерянный вид.
– В чем дело? – спросила Гинни, переводя взгляд с него на Ланса. – Чего это вы все время переглядываетесь?
Дядя Джервис тупо смотрел на свой бокал, потом осушил его залпом.
– Придется тебе, видно, сказать. Дело в том, что у нас во всех комнатах стоит старая мебель, которую достали с чердака. Нам пришлось... эээ... экономить.
– Экономить? – непонимающе повторила Гинни.
– Эдита-Энн не может прислать к тебе служанку. У нас почти не осталось рабов. Лавинии приходится справляться одной. Гомер уже совсем стар.
– А где же Лила, и Делфи, и...
– Их пришлось продать, так же как и мебель. Гинни с грустью подумала о Делфи, которая была ее подругой детства, а потом горничной. Теперь она служит кому-то другому.
– Но они же были как родные. Разве нельзя было вместо них продать тех, что работали на полях?
– Их больше нет. Как нет и полей. В Розленде уже три года как не собирают урожай тростника.
Гинни ахнула. Папа может потерять интерес к дому, к самой жизни, но если он забросил свою драгоценную плантацию, значит, дела действительно плохи.
– Пойми, – мягко говорил дядя Джервис, – его подкосила смерть твоей мамы. Я видел, что он потерял интерес к делам, но насколько все пришло в упадок, я узнал только в марте, когда уговорил Джона дать мне доверенность на управление поместьем.
– Почему же вы мне ничего не сказали? Почему не предупредили?
– Я хотел тебе сказать, девочка, но подумал, если у меня сердце разрывается от горя при мысли о том, что Розленд достанется нашим кредиторам, как же огорчится Гиневра-Элизабет!
– Кредиторам? – в ужасе вскричала Гинни. Тишина была красноречивой.
– А почему ты меня не предупредил? – обратилась она к Лансу.
– Дядя хотел сам тебе сказать. – Он поднял руки, как бы снимая с себя всю вину. – В письме всего не скажешь, и его так легко неправильно истолковать.
Чего тут истолковывать? Они на краю разорения и скоро потеряют свое положение в обществе. Теперь понятны все эти смешки и перешептывания на вчерашнем балу. Все знают, что папа почти разорился и что его дочь скоро будет парией.
– Но я думала, что папа хочет выдать меня замуж! – воскликнула Гинни. Неужели он ее вызвал для того, чтобы продать тому, кто даст больше, и тем спасти плантацию? На свете сколько угодно противных стариков, которые готовы хорошо заплатить за молодую жену. – Или мне предстоит... остаться старой девой?
– Ну-ну, уж об этом можешь не тревожиться. – Дядя Джервис опять посмотрел на Ланса. – Занимайся своими делами, а все остальное доверь нам, мужчинам. Не бойся, мы что-нибудь придумаем. Земля у нас по-прежнему плодородная. Если мне удастся раздобыть денег на саженцы и на нескольких рабов, чтобы они посадили тростник и собрали урожай, то Розленд быстро встанет на ноги.
– Вот и правильно, – сказал Ланс, протягивая бокал, чтобы Джервис подлил ему виски. – Вот это деловой разговор. А я помогу вам, как смогу.
Глядя, как дядя Джервис наполняет бокалы, Гинни на минуту пришла в панику. Они только и умеют что пить за здоровье друг друга и за Розленд, но что они могут сделать? У Ланса у самого нет ни гроша за душой.
Боже, какой кошмар! Гинни казалось, что она видит страшный сон, из которого проснется, чтобы услышать, как миссис Тиббс называет ее Принцессой. Как ужасно, что ей вдруг захотелось опять оказаться в тесной каюте вместе с этой жуткой женщиной!
Надо бежать на свежий воздух – здесь слишком душно. Может, там у нее прояснится в голове.
Когда она сказала мужчинам, что пойдет погулять, они слегка удивились. Ланс даже сказал, что на улице слишком жарко. Но оба были слишком заинтересованы в виски, чтобы всерьез с ней спорить. Гинни распрощалась с ними и вышла из библиотеки.
Этого не может быть, мысленно твердила она, выходя наружу. Дядя Джервис всегда все преувеличивает. Не может быть, чтобы дела были так плохи. Гинни вспомнила, что в городе они не стесняли себя в расходах, и если они так бедны, зачем брать на пароход билеты первого класса?
Гинни вспомнила слова Мисси Мэй: «Морочили всем головы». Как и Аллентоны, ее дядя пытается заморочить голову кредиторам, притворяясь, что все хорошо.
На самом деле все очень плохо. Гинни видела доказательства этого, проходя через пустые поля, которые в это время должны зеленеть созревающим– сахарным тростником. Вокруг домиков, где раньше жили рабы, было тихо и безлюдно. Так что дядя Джервис ничего не преувеличивал. В обдуваемых ветерком кронах могучих дубов раздавался шелест – казалось, там шептались духи живших здесь раньше людей.
Гинни вспомнила, как здесь раньше справляли Рождество: папа посылал мужчинам выпивку и игрушки для детей, они с мамой раздавали женщинам сладости. В каждом домике их встречали с радостью: мама приходила сюда каждую неделю лечить больных, часто в сопровождении Гинни. Как она гордилась, стоя рядом с Амандой Маклауд, видя, что ее маму обожают все рабы от мала до велика, что они пойдут за ней в огонь и воду.
Но в ту ночь они не смогли ей помочь, подумала Гинни, и у нее сжалось сердце. И поэтому ничего не осталось от прежней жизни – ни мамы, ни рабов, ни, по сути дела, папы.
Здесь, в прохладной тени старых дубов, Гинни смогла спокойно обдумать прием, оказанный ей отцом. Больше не было смысла скрывать от себя правду. Папа так ее встретил не потому, что был в дурном настроении: он все еще винит ее за то, что произошло с мамой, и, видимо, никогда ее не простит.
По щеке Гинни скатилась слеза, но она торопливо ее смахнула, как бы услышав слова отца: «Ты член семьи Маклаудов, не смей распускать нюни».
Папа прав. Вместо того чтобы оплакивать его прием, надо постараться вернуть себе его любовь. Какой смысл без конца вспоминать прошлое, все равно его не вернешь. Лучше подумать, что можно сделать для будущего.
Гинни приободрилась. Она придумает, как спасти Розленд, и тогда папа будет ей так благодарен, что даже забудет, что мамы больше нет в живых.
Она вспомнила, что дальше по тропинке стоят хижины издольщиков-арендаторов. Когда Джон приехал в Луизиану, он поначалу сдал часть своей земли в аренду, и на эти средства купил рабов обрабатывать плантацию. А когда плантация начала приносить постоянный доход, он стал понемногу избавляться от издольщиков, отказываясь возобновлять с ними контракт. Постепенно они все разъехались кто куда. Интересно, где они сейчас? – подумала Гинни. Нельзя ли уговорить кого-нибудь из них возобновить аренду?
В восторге от этой мысли, Гинни ускорила шаги. Надо посмотреть, в каком состоянии хижины арендаторов. Если домики пригодны для жилья, на деньги, полученные от арендаторов, можно начать заново обрабатывать плантацию. Правда, Гинни понятия не имела, где искать арендаторов, но разве дядя Джервис не уговаривал ее довериться мужчинам?
Полузаросшая тропинка чавкала у нее под ногами. Как это она раньше не сознавала, как близко к болоту стоят эти домики? Ребенком ей сюда никогда не разрешали ходить. «Они тебе не компания, – сказал папа, когда она спросила его, можно ли ей играть с детьми арендаторов. – Я не позволю, чтобы моя Принцесса якшалась со всякой швалью».
Гинни отмахнулась от этого воспоминания, как от назойливого кошмара, она же не собирается якшаться с этими людьми. Она просто предложит им место для жилья и землю для обработки в обмен на плату, которая так нужна Розленду. Какая важность, что эта земля расположена близко к дельте и что она сама ненавидит это болото? Ей-то не придется сюда ходить.
Тропинка повернула, и Гинни увидела хижины. Здесь тоже было сыро и все заросло болотными растениями. Ничего, упрямо подумала Гинни, найдутся люди, которым до зарезу нужна земля и которые согласятся все это расчистить.
Впереди раздалось лошадиное ржание. Что это? Неужели здесь кто-то уже живет? Не задумываясь о том, что она одна в безлюдном месте и что в доме никто не знает, куда она ушла, Гинни поспешила вперед.
