Тут Блюменцвейг по-детски рассмеялся, видимо, радуясь собственному остроумию. Смех его был столь заразителен, что даже Максим улыбнулся.
— Людям только кажется, что они могут жить вне культуры или без культуры. То есть жить они, конечно, могут, но это скорее существование. Казалось бы, и бог с ними. Но серая среда агрессивна. В конце концов образ жизни этих людей становится доминирующим.
Причем настолько, что размываются вообще всякие мерила и границы.
— Мерила и границы чего? — растерянно переспросил Максим.
— Таланта. Творчества. Искусства. Мы ведь все взаимозависимы.
— Подожди, но разве талант не есть сам по себе в некотором роде инверсия или даже извращение?
— Безусловно! — неожиданно обрадовался Блюменцвейг. — Метафизическая и доселе непознанная способность отдельно взятого человека выделиться из группы равных. Что-то, что априори противостоит общему фону. Фону, который, замечу, считается нормой. И относится подобное извращение, как правило, к творческим профессиям. Ибо понятие таланта и бездарности фактически не существует вне категории интеллигенции…
— А как же политики, спортсмены, бизнесмены…
— Да, но велик ли процент профессиональных спортсменов и политиков и сопоставимо ли их число с числом интеллигентов?
— А это-то здесь при чем? — удивился Максим.
— При том, что талант, как ни крути, вещь эфемерная, неуловимая. А что такое талант спортсмена? Это воля, умение концентрироваться плюс физические данные. О спортсменах мы говорим в цифрах — поднял такой-то вес, прыгнул на столько-то, забил столько-то. К таланту цифры неприменимы. Теми же цифрами мы меряем и успех бизнесмена. Что же касается политиков, то ну сколько реально талантливых политиков вы можете назвать? Ну десяток, ну двадцать, ну пятьдесят. Это за всю историю человечества. И мерить их талант вы будете опять же конкретными политическими успехами. Объединил Италию, отразил нападение, выиграл войну, поднял экономику. А разве успешен был Ван Гог? И обратный вопрос: а талантлив ли автор бесконечных бестселлеров для домохозяек?
— Но есть же и ремесла, — возразил Максим, чувствуя, что втянулся в дискуссию по самые уши, хотя совершенно не понимает, зачем ему это все. — В них тоже не всегда главенствуют цифры.
— А применимо ли понятие таланта в ремеслах? Нет, в метафорическом смысле — конечно, но… мы же прекрасно понимаем, что «талантливый дворник» или «бездарный водитель» звучит глупо. Мы скорее скажем «хороший дворник» или «плохой водитель».
— Но мы так же говорим и о писателе, например, — парировал Максим. — Плохой писатель, хороший писатель.
— Конечно. Но, по совести говоря, плохой дворник и бездарный писатель — понятия неравнозначные. Будет ли страдать дворник от осознания того, что выбрал не то призвание или, увы, не имеет таланта подметать улицу? Вряд ли. Будет ли страдать он от того, что подметает улицы Урюпинска, а мог бы подметать улицы Саратова или даже Москвы? Не думаю. Разве что в Москве зарплата больше. А будет ли он переживать, что есть более талантливые и успешные дворники? И это маловероятно.
Талант является прежде всего атрибутом интеллигенции. И эта инверсия и есть иммунитет. Если хочешь, иммунитет общества. А норма, которая наступает на нас, — это агрессивная среда, как кислота или, скажем, группа болезней: грипп какой-нибудь, ветрянка, что-нибудь инфекционное. То, с чем в принципе может справиться любой здоровый организм. Но, подчеркиваю, здоровый. На данный момент общество наше не шибко здорово.
— Но что ж плохого в наличии нормы? — возразил Максим. — Норма всегда была. Невозможно поднять всех жителей планеты на культурный уровень какого-то там философа. Да и нужно ли это?
— Проблема в том, что норма — не константа. Она движется, меняется. И сама по себе способна то поднимать, так сказать, интеллектуальную планку потребностей общества, то ее опускать. Как отлив и прилив. Но то, что мы имеем сейчас, в наше время, это уже даже не отлив и вообще не планка. Это плинтус, извините за грубость. И эта плинтусная норма…
— Norma plintus, — пошутил Максим.
— И эта норма, — продолжил Блюменцвейг, пропустив шутку мимо ушей, — как и любая норма, производит свои ценности, то есть свои стандарты существования. Талант — единственное, что в состоянии сопротивляться надвигающейся норме. Именно он дает альтернативную, а часто и объективную оценку этой норме, заставляя сомневаться в ее абсолютной правоте. Сама по себе норма не так уж страшна. Хотя в наше время она превратилась в надувание мыльных пузырей. То есть некие пустоты, которые только талант в состоянии заполнять смыслами. В общем, как я уже сказал, талант — это иммунитет.
— И в чем же заключается твоя идея? — спросил Максим, начиная теряться в этом потоке измышлений Блюменцвейга.
— Я бы хотел создать учреждение, которое будет диагностировать это заболевание. Так сказать, определять его степень.
«Да, похоже, это тебя самого надо диагностировать», — подумал Максим и невольно покосился на дверь — успеет ли он добежать до нее, если Блюменцвейг вдруг поведет себя неадекватно. Пожалуй, что успеет.
— И каким же образом ты это собираешься диагностировать? — спросил он вслух.
— Очень просто. Мы будем брать анализы…
Тут Блюменцвейг заметил растерянность на лице Максима и рассмеялся.
— Прости, это я их так называю. А по сути, мы просто берем произведение искусства, а еще лучше — несколько произведений искусства автора и подвергаем их тщательному анализу.
— Оценивать будете, что ли? — недоуменно спросил Максим.
— Можно сказать и так. Для этого у нас будет огромный штат профессиональных сотрудников по тем или иным видам искусства. Многие из которых будут отобраны лично мной, но вовсе не по причине совпадения наших вкусов, а по причине их умения выражать и аргументировать свою точку зрения, даже если она отлична от моей. Кстати, многие талантливые эксперты обладают довольно экстремальными взглядами, но это тоже ценно, ибо дает более комплексный взгляд на то или иное произведение. Скажем, по литературе у меня будет работать порядка двухсот специалистов.
— Но это же, прости, тоже субъективно. И потом, я думал, что истинную оценку дает только время.
— Ну, во-первых, мы не будем претендовать на истину в последней инстанции. Во-вторых, время, извини, тоже часто ошибается. Или ты хочешь сказать, что все труды гениальных авторов до нас дошли и были по заслугам оценены? А довольно средние произведения не становились хитами на все времена? Увы и ах! С этой точки зрения время тоже, знаешь ли, довольно субъективно. А в-третьих, оценка степени таланта не есть наша приоритетная задача. Есть авторы средние, есть выдающиеся, есть обладающие крайне скромными талантами. Но нас интересует только серость. ВИТЧ. А это разные вещи.
— И что, авторы будут сами приносить вам свои произведения?
— Будут! — уверенно шлепнул ладонью по столу Блюменцвейг, и Максим снова испуганно покосился на дверь. — Скорее всего мы будем работать в конвейерном режиме. Диагностика — процесс сложный. Мы не будем выносить оценок типа «вам пять, Сидоров, садитесь». Мы постараемся оценивать произведение с точки зрения оригинальности мышления, новизны воплощения, возможного влияния на общий культур-но- творческий процесс, ломания стереотипов, в общем, с точки зрения… таланта. Но основная наша задача — это выявить серость и предостеречь от нее автора, а возможно, и общественность. Как ни странно, даже самый распоследний творец рано или поздно хочет услышать более глубокую и адекватную оценку своему творчеству, чем комплименты от случайной домохозяйки, фальшивую похвалу от друзей или просто ругань на заборе или в Интернете.
— И какие же способы лечения ты собираешься предложить? — усмехнулся Максим.
— Увы, — развел руками Блюменцвейг. — Мы будем заниматься диагностикой. Лечение вне нашей компетенции. ВИТЧ как ВИЧ. Болезнь неизлечима, но поддается сдерживанию.
Максим невольно рассмеялся.
— Что-то я сильно сомневаюсь, что твои пациенты, услышав диагноз, бросят заниматься
