меня, день выдался нелегкий. Пусть отдыхает». И он снова занялся делом.
Он достал пустую ореховую скорлупу, перевязанную белой тесьмой. Он сам обвязал ее всего лишь днем раньше, но сейчас пальцы не слушались, никак не удавалось справиться с маленьким узлом, и он бранил себя за то, что затянул так туго. После нескольких утомительных и неловких попыток узел все-таки поддался. Сарин поднял скорлупу над грудью больной, разделил на две половинки и положил на простыню. Из скорлупы выпал черный мохнатый паук и быстро побежал по простыне.
Сарин, глядя, как он исчез в складках ткани, вспомнил, как непросто было поймать паука и сунуть в скорлупу. Тогда он вздохнул с облегчением, соединив половинки, куда попалось незадачливое создание.
— Мерзкая тварь, правда? — сказал Сарин, обращаясь к собаке.
Он думал услышать знакомое повизгивание, но ответом ему была полная тишина. Старик огляделся, ища взглядом приятеля. «Все еще спит. Очень он уж что-то заспался».
Второй шаг был пройден. Пустую скорлупу вместе с белой тесемкой он положил обратно в ларец. На всякий случай, если снова понадобится… И быстро прочел молитву, чтобы этого не случилось. «Господи Боже, пусть не понадобится, пусть все сейчас закончится…»
Потом он вынул несколько корок хлеба, до того сухих, что они едва не рассыпались в пыль, когда он начал их крошить.
— Три корочки хлеба, испеченного на Страстную пятницу, — произнес он, прижимая крошки к ее губам. Он знал, проглотит она их или нет, не имеет значения, главное — дать. Третий шаг пройден…
Теперь пора приступать к четвертому. Он взял тонкое медное колечко и надел ей на палец. Колечко, сделанное из монеток, выпрошенных прокаженным…
Лучше бы его держала та, другая. Неужели еще не получила записки? Он поднялся из кресла и вышел в гостиную. Раздвинув занавески на низком окне, он всматривался в глубину темной ночи, ожидая, не вспыхнет ли за углом свет автомобильных фар и не подъедет ли она к его дому.
— Я, знаешь ли, и сам могу это сделать, — сказал он едва ли не с вызовом. — В конце концов, зря, что ли, я столько раз это проделывал… Так ведь, приятель?
Никто ему не отозвался. Сарин громко позвал пса по имени, но тот не появился. Старик подошел к двери и открыл, решив, что пес, должно быть, остался на улице. В этом, учитывая, как он торопился домой, не было бы ничего странного. Сарин свистнул и подождал, однако в ночной темноте все было тихо. Наконец, встревоженный и растерянный, старик закрыл дверь. Подошел к собачьей подстилке, к выношенному одеялу, которое пес обычно трепал зубами, прежде чем улечься. Каждый вечер он таскал его, подминал под себя, виляя хвостом, а потом плюхался вместе с ним на место и, как будто улыбаясь, укладывал голову на лапы. Но сейчас одеяло было пусто, и только несколько собачьих шерстинок и легкий запах, становившийся сильнее в сырые дни, говорили о том, что это собачья подстилка. Сарин обследовал комнату, но пса нигде не было.
— Ты должен быть здесь, — сказал он вслух.
В крохотном доме спрятаться было некуда, но он тем не менее принялся двигать и переставлять мебель в поисках собаки. Мебель была тяжелая, занятие непривычное. Не прошло и пяти минут, как старик устал. Измученный, он вернулся в спальню. Он не мог надолго оставить свою больную.
Из-под кровати выглядывал кончик хвоста.
— Так вот ты где! — воскликнул старик. И глаза его заволокло слезами. — Что же ты, приятель, так меня перепугал? Давай, выбирайся оттуда.
Пес не двинулся с места. Сарин тихо свистнул, зная, что на свист пес вскочит, даже если уснул, и ждал, когда тот, навострив уши, вскинет голову, но пес не пошелохнулся.
Старик опустился на колени, нащупал под кроватью собачий бок. Он должен вздыматься и опадать… почему он не шелохнется? В страхе Сарин схватился за хвост и вытянул из-под кровати неподвижное собачье тело, облепленное приставшей пылью. Бездумно, будто это было теперь самым важным, он принялся снимать с него пыль.
— Боже мой, Боже мой, — бормотал он. — Господи, пожалуйста,
Он подставил ладонь к открытой пасти в надежде почувствовать тоненький холодок дыхания. Но дыхания не было.
Где-то далеко в глубине дома зазвенел телефон. Сарин не обратил внимания и остался сидеть возле собаки. Он знал, кто ему звонит. Если он снимет трубку, она потребует объяснений и ни за что ему не поверит. «Пусть лучше приедет и увидит все своими глазами, как ее и просили».
Сердце его наполнилось гневом, потом невыносимой болью. «Так не должно было быть! Никто меня не предупреждал!» Мать ни разу не сказала ему, что может случиться что-нибудь подобное. «Зачем у меня забрали собаку?» Он ласково гладил одной рукой собачью голову, другой смахивая слезы. Он взял пса на руки, бережно прижимая к груди. Прислонился спиной к изножью кровати и сидел так, баюкая мертвого друга и плача, долго, пока не уснул.
Фургоны с неоновой зеленой мигалкой одновременно подъехали к мосту и остановились. Люди, выглядывавшие из окон, едва разобравшись, в чем дело, тотчас опускали шторы. Никто не хотел быть замеченным в излишнем внимании к делам биополиции.
Фургоны прибыли к мосту через несколько минут после звонка патрульного. Когда ему доложили о звонке, лейтенант Розов решил, что ему здорово повезло. Он прекрасно знал, что в таких делах всегда нужна удача, а та могла улыбнуться, а могла и нет. Могло пройти несколько часов, а то и дней, прежде чем нашли бы эту девицу. «Значит, судьба, — подумал он. — Или моя добрая карма».
Дверцы фургонов открылись, и оттуда выпрыгнули человек тридцать здоровенных парней в зеленых комбинезонах, вооруженные системами связи и с химическими карабинами через плечо. Пешеходное движение на площади замерло. Прохожие торопливо расходились, а те, кто только подходил к этому месту, завидев фургоны, сворачивали в боковые улицы. За несколько минут полицейские разбились на несколько групп, и лейтенант Розов, быстро переговорив со старшими, разослал их в разных направлениях.
Свою группу он повел вниз под мост, по скользким плитам набережной, к тому самому месту, где на тротуаре лежал бродяжка. Его тело, аккуратно застегнутое на молнию в зеленом непромокаемом мешке, давно увез передвижной рефрижератор, так что оно уже никому не мешало ходить. Под мостом валялись одежда и пожитки, принадлежавшие обществу, с каким Розову никогда не приходилось сталкиваться. «Как можно так жить», — думал он, глядя на грязные, замызганные обноски.
Однако людей там они не обнаружили.
— Значит, сообразили, что мы приедем, — сказал он своей группе. — Вот и хорошо… Нужно почаще сюда спускаться, не только когда моют набережную.
Кончиком ножа он сдвинул несколько тряпок, сам толком не зная, что хочет найти.
— Ничего тут нет, — сказал он и отдал команду подниматься на площадь.
Перегруппировавшись, полицейские двинулись в том направлении, где в последний раз видели женщину с ржавой тележкой, хотя офицер, о ней доложивший, сказал, что не может точно утверждать, куда она подевалась.
— Она будто растворилась в потемках, — ответил он на вопрос Розова, когда тот прибыл на место.
Он и рассказал им о магазинной тележке. Теперь Розову снова требовалась удача, чтобы не потерять ее след и найти таинственную рыжеволосую незнакомку.
Они опросили массу людей, прежде чем наконец нашли человека, заметившего тележку. «Только везла ее не женщина, а очень тощий мужчина, — сказал свидетель. — В нем, наверное, нет и семи стоунов. Но в тележке точно лежала женщина с рыжими волосами». Розов связался по рации с другими группами, сообщив о возможной смене объекта.
«Заморыш весом меньше ста фунтов, — печально размышлял Розов, — и прекрасная молодая женщина. А мы прихлопнем обоих, не задавая вопросов». Тело охранника из института пропустили через параметрию, и на нем не было обнаружено ни единого болезнетворного организма. Взглянув на его желудок на экране сканера, Розов понял, что охранник время от времени страдал повышенным газообразованием. Но это не инфекция, и не контрабанда, и вообще не запрещено.
—
