К большому удивлению, Дэни отказался покинуть меня. Он точно забыл про пудинг, а вместе и про Анни О’Догерти. Объяснение такого факта не замедлило последовать.
— Странные бывают в жизни штуки! Знаете, кого я только что встретил в вестибюле дома Келли, пока вы наверху разговаривали с командиром?
— Кого, Дэни?
— Юджина и Эдуарда О’Догерти, родных братьев Анни. Сами понимаете, какой уж там пудинг на Ганноверской улице. Вы избавили меня от напрасного путешествия, — тем, что просили проводить вас до дома Келли.
— Очень рад, Дэни. Но что же делали братья Анни в доме.
— Келли?
— Что делали? Я чуть не упал, так это меня огорошило. Делали то, что делают все другие. Они только что вышли из боя и опять пошли. Они принадлежат к шинфейнерам, а я и не знал ничего. В конце концов, это их дело, и должен прибавить, в некотором смысле они правы. Но они хватили немножко через край — предложили мне взять ружье и идти драться вместе с ними. Сами понимаете, плохая это шуточка для солдата в отпуску. Постойте-ка!..
Мы вошли в переулок, параллельный Сакквиль-стрит; здесь было совершенно темно, тихо — и эта тишина так странно противоречила яростной борьбе, кипевшей в соседних артериях.
— Поглядите, — шепнул мне на ухо солдат.
Я взглянул и увидел две тени, присевшие на корточках у железной ставни магазина. Было слышно, как поскрипывает какой-то стальной инструмент.
— Ну нет, ну нет! — заревел Дэни.
Он сделал прыжок и схватил грабителей. Он колотил их друг о дружку и все приговаривал:
— Нет, это не выйдет! Нет, это не выйдет!
Я подоспел к нему на помощь. Но эти двое старались вывернуться. Они боролись молча, отчаянно. Бешеные крики Дэни наполняли улицу. Кто взялся бы предсказать, как кончится эта неожиданная схватка.
Кончилась она нашей победой благодаря тому, что подоспел патруль инсургентов.
Они сразу угадали, в какую сторону направить удары своих прикладов. Они не жалели их для наших бедных противников, а Дэни торжественно рассказывал, как все это случилось.
— Захвачены на месте грабежа, — сказал начальник патруля. — Два свидетеля. Хорошо! Но, господа, вы должны идти с нами, как свидетели.
— Куда?
— В почтамт.
— Идем.
В накуренной комнате Главной квартиры нам пришлось повторить рассказ о сцене грабежа. Оба мы, Дэни и я, подписали наши показания.
Я не мог удержаться от чувства восхищения перед этими революционерами; они располагали всего двумя тысячами человек, чтобы завладеть городом с двумястами тысяч населения, и все-таки находили способы для того, чтобы в разгар борьбы исполнять обязанности правительства, уверенного в своем существовании.
Двух грабителей вывели шесть волонтеров. Почти тотчас же раздался залп.
Я вздрогнул. Буквы моей подписи в конце листа прыгали у меня перед глазами.
— Неужели уже?.. — пробормотал я.
Офицер, допрашивавший обоих расстрелянных, утвердительно кивнул головой.
— Мы обязаны быть совершенно беспощадными, — сказал он очень кротким голосом. — В наших руках честь Революции. Но, простите, милостивый государь, вы, кажется, выразили желание, чтобы вас проводили к графине Кендалль?
Пока он отдавал приказание солдату, я искал глазами Дэни, чтобы поблагодарить его и проститься. Но не мог его найти. Так как было уже более одиннадцати, я решил, что он, наверное, пошел домой спать, и больше о нем уже не вспоминал.
— Ваша честь! Ваша честь!
В коридоре, по которому вел меня, с фонарем в руках, солдат, данный мне в проводники, я увидал какой-то приподнявшийся беловатый силуэт.
Там на матрасе лежал человек. Когда на его лицо упал свет от фонаря, я узнал его.
— Уильям!
— Счастлив, что вижу вас, ваша честь, очень счастлив.
Он протянул мне руку, я взял ее.
— Уильям! У вас лихорадка.
— Да, ваша честь, и еще пуля в груди.
Я опустился на колени. Я весь пылал желанием спросить о ней, но, конечно, не мог сейчас же этого сделать. Нужно было сначала расспросить беднягу о его ране.
Но он предупредил мое желание.
— Она будет довольна мною? — прошептал он. — Правда?
— Кто, Уильям?
— Ее сиятельство.
— Да, Уильям, она будет вами довольна, когда узнает.
— Скоро узнает, ваша честь. Эта вот дверь — к ней в комнату. Она только что ушла с главнокомандующим Конноли и господином Ральфом, чтобы посмотреть на бой и поговорить с ранеными. А потом и меня ранили, и я добился, чтобы меня положили вот тут, у ее двери. Она скоро вернется. Она увидит меня, она будет мною довольна.
Я сделал знак провожавшему меня солдату.
— Оставьте меня с ним.
Огонек фонаря становился все незаметнее среди движущихся теней коридора. Тьма поглотила меня и Уильяма.
Я сел, прислонившись головой к стене и чувствовал, как понемногу начинаю засыпать. В первый раз я проснулся — голова моя лежала на подушке раненого, рядом с его головой. Я приподнялся, опять заснул, опять проснулся. Уильям бредил. Я слышал, как он бессвязно бормочет какие-то страшные слова.
— Хороший день, ваша честь, два туза и дама. Не высовывайте так язык, ваше преподобие! О ла-ла-ла! Они оставили дверцу открытой. Теперь нельзя, нельзя запереть дверцу... О ла-ла-ла!
И все-таки спишь, спишь, так велика усталость. Когда я проснулся в третий раз, на стенах коридора дрожали отсветы бледной зари. Антиопа была тут. Она опустилась на одно колено. Лицо ее почти касалось моего. Она глядела на меня.
— Войдем в мою комнату! — сказала она.
Это была большая комната, заставленная полками с зелеными папками; письменный стол, наскоро принесенные походная кровать, зеркало, таз, ведро. Постель была не смята.
— Вы не ложились! — сказал я с упреком.
— Ах, у меня еще вся жизнь, чтобы отдыхать, — сказала она, и в голосе ее была смертельная усталость.
Она села, сняла свою фетровую шляпу. Я увидал ее прекрасные волосы. Они отливали золотом, точно на солнце.
— Но вы, — спросила она, — как вы оказались там, рядом с трупом Уильяма?
— Уильям умер?
— Да, — сказала она и опустила голову.
— Я пришел, потому что, кто знает... — пробормотал я, — потому что я хотел еще раз увидать вас, потому что...
— Потому что?
Одновременно веки наши опустились...
...О, так как никогда не оставался я один с Антиопой, да будет мне позволено попробовать навеки закрепить эту мимолетную секунду счастья.
