На маленькой площади подходила к концу необычайная схватка. С одной стороны, английские солдаты, сбегавшиеся отовсюду, с другой — лишь один человек.
Это был какой-то однорукий гигант. Он стоял в подъезде дома и из мешка, висевшего у него на шее, вытаскивал бомбы. Здоровой рукой он вкладывал снаряд в стиснутый между коленями прибор и затем с невероятною силою и меткостью бросал его в неприятеля. Британцы отвечали ружейными выстрелами. Это было какое-то чудо, что они еще не убили его... Менее чем в двадцать секунд он на наших глазах бросил четыре бомбы, и ни одна не пропала даром.
Наконец, когда он наклонился, чтобы взять пятую, пуля сразила его. Я видел, как громадное тело скатилось по ступеням лестницы. На секунду мелькнуло передо мною лицо этого героя...
Было бы против всех законов вероятности, если бы г-н Теранс не прибавил от себя хотя бы одного аккорда в этот грозный, затихающий концерт.
Глава X
ДОРОГА ГИГАНТОВ
Весна наступила как-то сразу. Еще даже накануне никто не мог и думать, что она совсем близка — здесь, в грустном саду оголенными деревьями, вдоль которых мне разрешили гулять четверть часа в день, в саду с мокрыми черными дорожками, на которых улитки виднелись красноватыми пятнами. И вот теперь — весна пришла. Небо было голубое, как голубиная шея, когда ветерок шевелит ее нежные черные перышки. Молодое солнце улыбалось. Со своей постели слышал я радостные птичьи голоса. Было часов десять утра.
Ко мне с достоинством подходила сиделка, в очках, в холщовом халате — воротничок у халата накрахмален, манжеты украшены маленькими красными крестами и застегнуты английскими булавками. Ей нечего было торопиться, дела было у нее мало, потому что из двенадцати кроватей в этой длинной зале с белыми занавесками занята была лишь моя.
— Был доктор, — сказала она. — Вы спали. Он нашел, что не стоит вас будить. Это доказывает, что, по его мнению, вы хорошо поправляетесь.
— Можно мне сегодня выйти?
— Конечно, не в Дублин. Но вы можете встать в одиннадцать и пройтись по саду. Завтракать будете за столом. Думаю, что числа десятого мая вы сможете оставить госпиталь.
— Ах, — воскликнул я, — еще четыре дня!
— Знаете, — сказала она с некоторой досадой, — можно подумать, что за вами был плохой уход. Когда вас привели сюда, мы думали, что продержим вас не двенадцать дней, а целый месяц.
— Я не жалуюсь, — пробормотал я.
Она сделала жест, который говорил: еще бы этого недоставало... Она поправила одеяло, похлопала по подушке и вышла, отдав какие-то приказания служащему. Он, высокий бородатый парень, сидя на подоконнике, мыл стекла.
Это окно было как раз против моей кровати. Спина человека, который мыл стекла, заслоняла мне вид в сад. Кажется, он никогда не кончит! Было такое впечатление, что вот уже четверть часа трет он все тот же четырехугольник.
— Сколько вы получаете в день? — спросил я.
— Десять шиллингов, господин, и еще харчи.
— Положим пятнадцать шиллингов, — сказал я. — И за сколько часов работы?
— В среднем, десять.
— Значит, по-моему, мытье одного стекла обходится администрации в шиллинг и шесть пенсов.
— Очень может быть. Но администрация заинтересована в том, чтобы работа была хорошо сделана. Дольше простоит чистым.
С этими словами служащий степенно стал собирать свои инструменты: губку, шерстяную тряпку, чашку. Я с большим изумлением увидал, что он подошел к моей кровати и чрезвычайно развязно уселся в ногах.
— Никогда бы я не подумал, — сказал он, — что борода может за неделю так изменить человека. Не узнаете меня, господин профессор?
Я привскочил.
— Вы! Вы здесь!
Ральф поднес палец к губам.
— Ш-ш! Как вы сами можете понять, это — только на время, господин профессор. Ш-ш! Будем говорить тише, прошу вас об этом как о личном мне одолжении. У меня такое впечатление, что моя голова не нравится мисс Герти, вашей достойнейшей сиделке. И я предпочитаю, чтобы она по-прежнему не знала, что за эту голову назначена плата.
Ральф стал на колени. Он методически мыл теперь белые доски пола, совсем рядом со мной.
— В нашем распоряжении очень мало времени, — сказал он. — Постараемся привести в порядок вопросы, которые нужно нам сделать друг другу. Как вы себя чувствуете, господин профессор?
— Теперь, кажется, хорошо.
— Тем лучше, вы очень нас встревожили.
— А вы, сколько времени вы здесь? Никто не знал, что с вами сталось.
— О, только этому я обязан тем, что еще продолжаю жить. Вас принесли в этот госпиталь 29-го вечером. Я поступил сюда почти в то же время, что и вы, только вошел с черного хода, конечно. Я уже имел честь вам сказать, что это — на время. Двойная выгода: я экономлю свои скромные капиталы и остаюсь в распоряжении своих друзей. — И он с странной усмешкой сказал мне: — Вы ничего о них не спрашиваете?
— Я имел до последней среды, — сказал я с усилием, — сведения через барона Идзуми и полковника Гарвея.
— Кстати, может быть, эти господа не сказали, что вы им обязаны жизнью. Я считаю справедливым сообщить вам это.
— Они так же скромны, как и добры, — прошептал я.
— И очень храбры, господин профессор. Я могу вам рассказать, как все это произошло. Когда злополучный снаряд попал в дом, почти в ту самую комнату, где только что была подписана капитуляция, — все остались почти совершенно невредимы, кроме вас, господин профессор. Вас отшвырнуло к стене, затылок у вас, по-видимому, слабый, и вы лежали без чувств. Вы, конечно, сами понимаете, не такой это был момент, чтобы заняться вами. Те мужчины и женщины, господин профессор, которые бы особенно хотели сделать это, сами бы тут же арестованы нашими добрыми британскими друзьями.
— Я знаю, в этот момент вмешались Идзуми и Гарвей.
— Со своими документами в руках, господин профессор, они подняли чертовский шум; в то самое время, когда профессора Генриксена солдаты подняли на ноги прикладами, они не только не тронули вас, но, ошеломленные ругательствами американца и японца, очень любезно перенесли вас в более спокойное место; полковник гремел впереди вас, барон Идзуми бушевал позади... Я дальше не видел, так как предпочел уклониться от объяснений, которые были вправе от меня потребовать верные войска его величества Георга V.
— Барон Идзуми и полковник Гарвей покинули Дублин два дня назад, — сказал я. — Я знаю, что перед отъездом они сделали все необходимое у генерала Максуэла, чтобы я, как только поправлюсь, мог вернуться во Францию. Я всегда буду у них в долгу.
Ральф старательно тер пол. Он повторил свой вопрос:
— А другие? О них вы меня не спрашиваете?
— Пирс?
— Расстрелян, господин профессор, в эту среду.
— Клерк?
— Расстрелян, тоже в среду.
— Мак-Донаг?
— Расстрелян, все в ту же среду.
— Конноли?
— Приговорен к смертной казни. Но они гуманны. Они отложили расстрел до того времени, когда он
