Почему вдруг прекратилась канонада среди пылающего города? Но вот опять она начинается, эта ужасная канонада... Проходит секунда... Прошла... И уже никогда, никогда ей не вернуться.
Постучали в дверь. Вошел Ральф. Увидав нас, он побледнел.
Я заметил, что лоб его в крови.
— Ральф, вы ранены! — вскрикнула графиня Кендалль.
— Пустяки, ваше сиятельство, — сказал он, — и по голосу его было слышно, как он старался преодолеть волнение.
Он прибавил:
— Уильям умер, ваше сиятельство.
— Я уже знаю, — сказала Антиопа.
— И Джемс умер.
Она опустила голову.
— И Девид.
Еще ниже опустилась голова графини Кендалль.
— Я пришел, — сказал с усилием Ральф, — чтобы сообщить вашему сиятельству, что члены временного правительства собрались внизу для доклада. Господин Гарвей и барон Идзуми также там. Констатирую, — прибавил он и пристально поглядел на меня, — что господин профессор Жерар опередил их.
— Пойдемте, — сказала Антиопа.
Мы пошли за нею.
Никогда не забуду я этой залы. Она была совсем пустая, но на стенах, выкрашенных голубым по белому, оставались расписания часов выемки почты, часов отправления разных курьеров.
Пирс сидел на табуретке в центре комнаты перед маленьким деревянным столиком. Он лихорадочно писал. В углу отчаянно звенел телефон, напоминая звон колокольчика на вокзале в каком-нибудь предместье. Кто-то подошел к телефону, снял трубку, звонок затих.
— Садитесь, господа, — сказал Пирс.
На всех не хватило стульев. Тогда встали все, в том числе и Пирс, и графиня Маркевич, и графиня Кендалль.
У одного окна я заметил полковника Гарвея и барона Идзуми. Я подошел к ним, они говорили шепотом, вмешался в их разговор.
За окном — дождь, порывы ветра, быстроубегающие в багровое небо дымы, и этот треск ружейных выстрелов, безостановочный, непрестанный.
— Мы сейчас с фабрики Болан, — сказал полковник Гарвей, — имели возможность говорить с пленными солдатами. Они с единодушным одобрением говорят об отношении к ним инсургентов. По-моему, Англии более чем трудно отказать этим людям в признании их воюющею стороною.
Я, со своей стороны, рассказал про ночную сцену, про казнь грабителей.
— Тише, — сказал барон Идзуми, — слушайте.
Пирс сделал движение рукой, все замолкли.
— Я должен сообщить вам, господа, подробности о положении. Лучше всего я исполню это, если прочитаю вам наше первое сообщение, которое сейчас будет выпущено официальным органом Республики, «Ирландскими военными новостями».
«
Пирс прочитал, положил на стол лист бумаги, и оглядел нас. Никто не произнес ни слова. Было слишком очевидно: восстание шатается, обречено на поражение.
Тяжелое молчание нарушил настойчивый выкрик: «Да здравствует Республика!»
Это прокричал Джеймс Конноли. Он подошел к Пирсу. Они обнялись.
Никогда еще резкий контраст между ними не бросался в глаза так ярко, как в эту минуту. Такому, как Конноли, всегда нужна надежда на победу. Его простая, плебейская натура нуждается в этом возбуждающем средстве. Усилие должно быть для него непременно связано с непосредственными и ощутимыми результатами.
Если этих результатов нет, он сам их себе выдумает. Такой, как Пирс, напротив, душа поэтическая, он может бороться, зная, что будет побежден. Его царство — не от мира сего. Его глаза видят дальше, чем непосредственное поражение. Он согласен не быть в числе тех, которые увидят, как прорастет посеянное им зерно.
— Господа, если вам угодно, мы встретимся здесь сегодня вечером в пять. А пока — каждый к своему посту.
Я обернулся. Антиопы уже не было. Я не смел поспешить за нею и вышел с бароном Идзуми и полковником Гарвеем.
По северным улицам города мы направились к Норс-Кинг-стрит. Шли молча. То и дело встречались нам волонтеры, спешившие в южную часть города, иногда обгоняли мы подвозившихся оттуда раненых, измученных, молчаливых.
— А профессор Генриксен? — спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.
Полковник Гарвей досадливо махнул рукой.
— Он отказался идти с нами. Его поведение беспримерно. Сенатор Баркхильпедро не приехал, где доктор Грютли — я не знаю... Отсутствие трех наших коллег весьма осложняет, господа, наши обязанности. Не подлежит сомнению, мы, не отказываясь от самого полного беспристрастия, должны напрячь все силы, чтобы втроем выполнить ту задачу, которая первоначально возлагалась на шестерых. Что вы думаете, господа, о ходе событий?
— Думаю, — сказал барон Идзуми, — что эти юноши — храбрейшие из храбрых. Но я удивляюсь, что они до сих пор еще держатся.
— И я того же мнения, — сказал полковник Гарвей.
— Я, кроме того, думаю, — сказал японец, — что даже в случае поражения — они достигнут своей цели. Я не вижу впредь возможности для британского солдата ходить с высоко поднятой головой по тем улицам, по которым мы сейчас идем. Таково, господа, заключение, которым я намерен закончить свой доклад.
— События стремительно развиваются, — сказал полковник Гарвей. — Мы не должны больше расставаться, господа. Сегодня утром, господин Жерар, мы искали вас, но не могли найти. Разрешите вам сказать, что в наших общих интересах быть вместе. В нашем распоряжении будут лишь три соединенных наших голоса, когда понадобится говорить с победителем, встать между побежденными и обычными в таких случаях ужасами; я живейшим образом желаю, чтобы нам не пришлось этого увидеть, но мало на это надеюсь. Вы согласны, господа?
В домике на Норс-Кинг-стрит ждало нас живописное и раздирающее душу зрелище. На две мили вокруг знали доброе сердце г-жи Хью — и использовали его до конца. У Уальшей явились подражатели. В данный момент в домике находилось до двадцати беглецов, выгнанных из южных кварталов пожаром или страхом перед пулями. Женщины причитали, дети кричали. Бедная г-жа Хью перебегала в этом Ноевом ковчеге от одних к другим, она старалась всюду поспеть, но у нее не хватало сил справиться со всеми.
Увидав нас, она бросила своих случайных гостей и подбежала ко мне.
— Ах, сударь, сударь, вы принесли нам какие-нибудь новости о нем?
— О ком?
— О Дэни, господин, о Дэни!
— Я могу лишь сказать, — начал я, не желая обманывать несчастную женщину, — что вчера вечером он вышел со мной, и что...
— Я знаю, я знаю. Он сам мне рассказал, сегодня ночью в два часа, когда вернулся.
