— Ах! — вздохнул я с сожалением, — мне бы так хотелось досмотреть «Златоглава».
— Я завтра расскажу вам конец, — любезно предложил Мишель Ворагин. — Оставаться — нечего и думать. Третий акт идет не меньше часа, а между третьим и четвертым на сцене будут «венчать» бюст месье Поля Клоделя. Затянется часов до двух ночи.
Он дружески ударил меня по плечу.
— Будьте же мужчиной! Я выпрямился.
— Буду! — заявил я. — Не откажите передать мои извинения мадемуазель Ториньи.
— Не премину, — обещал Ворагин — Пожалуй, лучше бы не говорить ей, куда вы отправились. Она, как это говорится, не в «добрых» отношениях с олигархом Оссиплури. Итак, до свиданья. И знаете, нельзя сказать, чтобы мне вас было особенно жалко!
Эти последние слова он проговорил с лукавым смешком.
Так, значит, олигарх Оссиплури — женщина. Можно себе представить, каково было мое изумление, когда я услыхал эту новость из уст Мишеля Ворагина. А смешок, с которым он расстался со мной, давал основания думать, что олигарх Оссиплури женщина хорошенькая. Надо ли добавлять, что эта перспектива меня отнюдь не пугала: как все французы-военные, я всегда был поклонником прекрасного пола.
Мой шофер-татарин управлял автомобилем хорошо, но с той неуклонной прямолинейностью, которая свидетельствует о недавнем и неумеренном потреблении алкоголя. Мы дважды чуть не наехали на людей: один раз на обход с факелами, другой раз — на свадебное шествие (гражданской свадьбы, разумеется)! Наконец дома расступились. Мы выехали за город. Полночь пробила на колокольне святой Айшэ, заброшенном соборе Мараканды. «Черт! — прошептал я. — Неужели я опоздаю!» Мне вспомнилось то, что говорил мне Мишель Ворагин о несговорчивости олигарха Оссиплури. Мне вовсе не хотелось лично на себе испытать ее.
Однако нет! В эту самую минуту автомобиль остановился. Я невольно сделал презрительную гримасу.
Гримасу вызвал внешний вид здания, к которому мы подъехали. Если это дворец олигарха Оссиплури — странный дворец, и угрюмый к тому же. Представьте себе огромный фасад, совсем недавней постройки, выбеленный известкой, и с тремя рядами плохоньких окон за темными решетками. Все — уродливое и до ужаса симметричное. По фасаду этот дворец можно было принять за казармы, банк, больницу или тюрьму.
Над главным входом огромными черными буквами выведен был лозунг: Свобода, Равенство, Братство.
Две митральезы, с солдатами при них, защищали вход.
Дверь раскрылась при первом звуке рожка моего шофера-татарина. Он предоставил мне одному проникнуть внутрь дворца. Дорогу мне показывал бородатый человек, вроде портье, в плаще с капюшоном, благодаря которому он напоминал рождественского дедушку Николая.
— Куда вы ведете меня? — спросил я у него, стараясь придать твердость своему голосу.
Он ответил не задумываясь:
— К принцессе Мандан.
Так я узнал имя олигарха Оссиплури.
Я стоял перед ней, пораженный как ее красотой, так и тем зрелищем, которое внезапно представилось моим взорам.
Судя по безобразному фасаду, я рассчитывал увидеть нечто вроде темницы. А меня вели по комнатам и залам самого роскошного дворца, какой мне до сих приходилось видеть: чудо искусства, оставлявшее далеко позади дворцы, которые нам показывают итальянские фильмы и символические пьесы.
Мандан лежала на диване. Кругом — дивный сад с прудом, мерцающем при свете луны, и купами деревьев, в которых распевали невидимые соловьи.
Никогда я не жалел так о том, что мне не пришлось окончить школу второй ступени или даже высшую, как в данный момент, когда мне надо попытаться изобразить красоту Мандан. Знайте только: она была настолько красива, что, хотя брюнетка (а я всегда втайне предпочитал блондинок), чуть было не вытеснила с первого же взгляда из моего сердца мою возлюбленную Лили Ториньи.
Я стоял, прямой, как свеча, вертя в руках свою фуражку. Она заметила, какое производит на меня впечатление. И, по-видимому, ничего не имела против. Она улыбнулась, потом заговорила.
— Так вы, значит, потому отказались пообедать со мной, что хотели посмотреть игру этой дурочки без всякого таланта? — спросила она.
Должен сознаться, к стыду своему: я не протестовал ни единым звуком и не произнес ни слова в защиту моей бедной Лили. Но не следует забывать, что я был впервые принят этой дамой. Было бы не совсем прилично начинать со споров.
Я счел более благоразумным, — впрочем, мне не пришлось принуждать себя, — приблизиться, опуститься перед ней на колени и поцеловать ей руку.
Она снова улыбнулась.
— Право, — сказала она, — можно бы подумать, что вы всю жизнь не делали ничего иного.
Эта двусмысленная фраза мне совсем не понравилась. У меня создалось впечатление, что Мандан сомневается в моем полковничестве.
Вместо ответа я крепче поцеловал ей руку. На этот раз она открыто рассмеялась.
В это время на веранде задребезжал звонок, неприятно и необычно нарушая тишину этой ослепительной ночи востока. Мандан вздрогнула.
— Какая досада! — прошептала она. — Месье Пендер, не будете ли так добры передать мне аппарат? Там, на столике…
Окончательно сбитый с толку, я увидел телефонный аппарат из слоновой кости на крошечном столике черного дерева. Я отнес аппарат принцессе, всячески стараясь не запутаться в длинном зеленом шнурке, развертывавшемся позади меня, словно исключительно цивилизованная змея.
— Алло! Алло! Это вы, Жерис-хан? Да, это я. Почему бы мне не чувствовать себя хорошо? Прийти сейчас? В такое время? Да вы с ума сошли, мой милый! Вы, очевидно, хотите скомпрометировать меня во что бы то ни стало. Как?.. Да, он здесь… очень мил. Молчите… Вы глупы. Я не хочу больше слушать… До свиданья.
Мандан, смеясь, повесила трубку.
— Вы, может быть, не подозреваете, — обратилась она ко мне, — что мне устроили сцену из-за вас?
Я не отвечал. Я был, конечно, польщен. Но из уважения к истине должен сознаться, что вовсе не хотел наживать себе врага в лице свирепого татарина с каменьями.
Мандан поняла, должно быть, мое молчание как дань восхищения ее красоте. Она окинула меня благосклонным взглядом.
— Поболтаем, — сказала она, усаживая меня подле себя. Луна застряла в одном из кипарисов, как большое желтое гнездо. Соловьиная песнь никогда не казалась мне мелодичней.
— Дорогой друг, — сказала мне Мандан. — Что мне предложить вам?
— Только кофе с молоком, — ответил я.
Она иронически повела своими прекрасными черными бровями.
— Нельзя сказать, чтобы вы были требовательны, — шепнула она и нажала кнопку звонка.
— Баязет, — велела она большому татарину, одетому в бархат вишневого цвета, — выслушай приказания господина полковника.
Татарин исчез и вскоре вернулся с заказанным.
— Меня ни для кого нет дома, — сказала ему надменная хозяйка дома, делая знак, чтобы он удалился. — Ни для кого, понял? Убери телефон.
Баязет вышел. Тогда Мандан с улыбкой повернулась ко мне.
— Нам надо поговорить серьезно, — начала она.
— Я в вашем распоряжении, — отвечал я.
В голосе моем была тревога. Я чувствовал, что эту женщину провести труднее, чем членов Собрания.
