певучим голосом.
— Любовь, — горячо ответил я. Она загадочно улыбнулась.
— Если хочешь. А еще?
— Опять любовь, — непримиримо повторил я.
— А расчет, прекрасный полковник, какое место отводите вы ему?
— Ex aequo, — ответил я.
— Ого! Сказано недурно. Но все-таки в твоей классификации любовь, очевидно, на первом плане?
Я не отвечал. Если рыцарь во мне возмущался против такого откровенного материализма, зато главный кассир не мог не со гласиться с Мандан.
— Слушай, — сказала она, — и хорошенько следи за моими словами.
Она помолчала немного. Соловьи в кипарисах заливались напропалую.
— До 1914 года, — рассказывала Мандан, — мое состояние заключалось, как и у всех уважающих себя людей, в движимости и недвижимости. Недвижимость была национализирована, — сейчас распоряжаются ею ликвидаторы, а движимость — слушай внимательно…
— А движимость?
— …состояла главным образом из бриллиантов короны Оссиплури. Надо тебе описать эту корону: шесть рядов — ряд жемчуга, ряд сапфиров, ряд рубинов, ряд бриллиантов (семьдесят каратов), ряд изумрудов и снова ряд жемчуга. Все эти камни, само собой разумеется, настоящие, впрочем, за исключением рубинов, которые заменены были поддельными, когда я продала настоящие, чтобы расквитаться с одним долгом, сделанным мной еще в юные годы. Но это подробность несущественная. Все вместе, мой милый ефрейтор, было оценено до войны в шестнадцать миллионов долларов. Подумай, сколько это составит на нынешние плохенькие французские деньги!
— Шестнадцать миллионов долларов, — воскликнул я. — А основной капитал сыромятни Лафуркад, одного из крупнейших предприятий на юго-востоке Франции, — всего миллион четыреста тысяч франков!
— Ага! — протянула Мандан. — И ты станешь все-таки утверждать, что любовь и расчет одинаково сильны?
— Что случилось с этой короной? — спросил я сдавленным голосом.
Мандан ответила вопросом на мой вопрос.
— Если мои сведения правильны, тебя сегодня допрашивали в зале собраний?
— Да.
— Ты там ничего не заметил?
— Заметил.
— Что?
— Трон.
— Надо быть внимательным, — сказала Мандан, — и с первого взгляда замечать то, что следует видеть. Что стоит против трона?
— Несгораемая касса.
— Ну, слава богу! Я начинаю думать, что ты понял наконец. А в кассе что?
— Корона! — крикнул я. — Корона Оссиплури! Мандан улыбнулась.
— Ты положительно умен.
Наступило молчание. Умолкли даже соловьи.
— Я надеюсь, — заговорила снова Мандан, — ты разгадал тайну конституции республики Оссиплури?
— Как вы хотите… — начал я неуверенно. Мандан сделала движение нетерпения.
— Послушай, ты огорчаешь меня. Скоро рассвет. Время не терпит. Ты обязательно хочешь, чтоб я поставила точки над i?
Я не отвечал. Никогда еще моя догадливость не подвергалась такому испытанию.
— Поставим же, — пренебрежительно уронила Мандан. — Правительство Оссиплури составляют двенадцать министров. Каждый из них лелеет одну мечту: покинуть нашу прекрасную родину, унеся с собой камни короны. В результате все они друг другу не доверяют. Вот поэтому они и оставили ключ от кассы у меня. А так как, с другой стороны, касса не здесь, не в моем дворце, а мне запрещено выходить отсюда, — то, как видишь, государственное равновесие гарантировано. Но равновесие это все-таки неустойчивое. Оно может быть нарушено в любой момент. Для этого было бы достаточно…
— Достаточно?..
— Твоя скромность приводит меня в восторг, — проговорила молодая женщина, — достаточно было бы, чтобы красивый малый, которому я передала бы предварительно этот ключ, проник ночью в зал собраний и… ты понял?
Я понял прекрасно. Но предприятие казалось мне настолько рискованным и полным опасностей, что даже красота Мандан и шестнадцать миллионов долларов не могли служить достаточной компенсацией.
Мандан наклонилась ко мне.
— Жерис-хан, — заговорила она с самым независимым видом, — сделал все, что мог, чтобы добыть этот ключ, ключ, который ты держишь сейчас в руке. Но он мне не нравится. Он брюнет. Я люблю блондинов.
— Я шатен, — прошептал я упавшим голосом.
— Шатен?! — удивилась Мандан. — Вот выдумал! Кто тебе сказал такую глупость? Ты — блондин, и даже очень красивого оттенка.
— Светлый шатен, не более того, — пошел я на компромисс.
— Блондин! Блондин! — закричала она, топая ногой. — Ах, довольно наконец! Я вижу с некоторым опозданием, что ошиблась. Верните мне ключ!
— Мандан, — умолял я, — я предан вам телом и душой.
— Тогда ты знаешь, что тебе надо делать. Я попробовал выиграть время.
— Я не знаю города, — объяснил я. — А чтобы проникнуть в зал собраний, надо пройти коридорами, переполненным вооруженными людьми.
— Они все пьяны теперь. Баязет тебя проводит. И посторожит у дверей, пока ты заберешь содержимое кассы.
— Ну, а когда драгоценности будут в моих руках, что мы сделаем?
— Мы бежим вместе.
— Куда?
— Ну, разумеется, мы поспешим к армии генерал Франте д'Эспрэ. Но ты прав: я забываю, что ты незнаком с географическими условиями наших мест. Так знай же, что на расстоянии ста пятидесяти километров отсюда проходит граница Мингрельской республики. Мингрелия воюет с Оссиплури. Мы перейдем границу, а там — я отвечаю за все. Через пятнадцать дней мы будем в Париже. Ты закажешь себе смокинг, и мы отправимся на концерт. Я обожаю классическую музыку. А ты? Русский балет, ты понимаешь, надоел мне выше головы.
И она грациозным жестом коснулась своей хорошенькой головки.
У меня голова начинала не на шутку кружиться.
— Мандан, — сказал я, — я обожаю вас.
Я поднялся и застегнул портупею. Я забыл упомянуть, что у меня сабли не отобрали.
Молодая женщина улыбнулась, довольная.
— Вот так! Это лучше. Не уходи пока. Что ты за ребенок! Ты даже не спрашиваешь — где и когда мы встретимся?
— Ах, я уверен, что вы все предусмотрели.
— Ты не ошибаешься. Тебе, однако, надо все знать. Ты уедешь из дворца в автомобиле с Баязетом, моим верным татарином. Баязет управляет автомобилем, как ангел. Он отвезет тебя в зал собраний и проводит туда. Ты сделаешь то, что нужно. Если все пройдет гладко, будет около пяти часов утра. В шесть я буду ждать вас у восточных ворот Мараканды, скрываясь в маленьком кабачке, хозяин которого мне предан. К десяти часам мы будем уже по ту сторону границы, а там Этьен, — нас ждет богатство, любовь, счастье.
