ударяли коленом, что означало у них выражение высшей радости. Молодой цезарь вызывал истинное восхищение, сияя великолепием под императорским пурпуром. Было невозможно спокойно смотреть в его глаза, одновременно грозные и полные очарования, в его лицо, чертам которого возбуждение придало вдохновенность. По его виду солдаты прочитали его судьбу не хуже, чем если бы они изучали древние книги, в которых объясняется, как распознавать предрасположенность души по формам тела»5.
Когда Констанций возложил пурпур на его плечи, Юлиан не сказал ни слова. Его лицо выражало скорее усталость, чем благодарность. Как тяжела была эта мантия, к получению которой он был совсем не готов! Он внезапно почувствовал весь груз ответственности, который ему придется взять на себя в крайне тяжелых обстоятельствах, где его воля будет значить очень мало. Он не предвидел этого назначения и не желал его! Более того, он знал, что, прежде чем уничтожить свои жертвы, Констанций охотно дает им задохнуться под тяжестью почестей. Он подумал о Галле и спросил себя, не ждет ли его такая же судьба…
Но когда он услышал крик войск и подобный раскатам грома бронзовый звон двадцати тысяч щитов, он почувствовал себя преображенным. До этого времени он жил только идеями. Теперь же внезапно он оказался лицом к лицу с людьми из плоти и крови, которые клялись подчиняться ему, даже не успев его узнать. В их спонтанном доверии было что-то потрясающее. Для Юлиана это вступление в мир действия было совершенно новым ощущением, похожим на опьянение, от которого ему вовсе не хотелось избавиться: напротив, он принимал его с неожиданной радостью.
Когда церемония закончилась, Констанций и Юлиан медленно спустились по ступеням с возвышения под всеобщие восклицания и звуки труб. Они взошли на колесницу и вернулись во дворец. Юлиан сиял. Он с жаром пожимал сотни протянутых к нему рук и приветствовал жестом тех, кто стоял слишком далеко и не мог подойти. А со всех сторон раздавались и тысячи раз повторялись крики:
— Да здравствует Август Констанций! Да здравствует Цезарь Юлиан!
Юлиану было 24 года. Начиналось его восхождение.
III
Во время церемонии вступления в должность цезаря у Юлиана несколько раз возникало чувство, что Констанций подчиняется чьей-то более сильной воле. Он не ошибся. Узнав, что Юлиан вновь брошен в тюрьму, императрица Евсевия опять вмешалась в его судьбу. Если четыре месяца назад она действовала под влиянием чувств, то на этот раз причина была более важной: позволить осудить Юлиана означало ударить в грязь лицом не только перед Евсевием, но и перед всем двором. Поэтому она стала еще более настойчивой и изобретательной. Он напрямую шантажировала своего мужа, угрожая бросить его, если он откажет ей в просьбе. И все же ей удалось вырвать у Констанция назначение для Юлиана только после отчаянного спора, в разгаре которого она заявила:
— Либо Юлиан справится с новым делом и ты будешь прославлен, поскольку это ты его избрал, либо он потерпит неудачу. В этом случае тебе будет легко от него избавиться, потому что он потеряет доверие армии.
Разумеется, Констанций надеялся, что Юлиан потерпит неудачу. Причем он не ограничился надеждой: он предпринял все возможное, чтобы сделать эту неудачу неизбежной. Еще до того, как Юлиан отправился в путь, император назначил префектом Галлии Флоренция, а квестором Саллюстия, оговорив, что Юлиан не вправе контролировать их действия. После чего он послал срочных курьеров к высшим чиновникам Галлии с сообщением о том, что назначение его двоюродного брата носит сугубо почетный характер, что ему ни в коем случае нельзя доверять руководство военными операциями, что власть остается полностью в руках императора и все, что касается важных дел, следует по-прежнему сообщать непосредственно ему. Наконец, он до мельчайших подробностей уточнил, на какие расходы имеет право Юлиан, боясь, что тот будет изымать из собираемых податей суммы для традиционных выплат солдатам, что позволит ему расположить их в свою пользу6. Короче, «он хотел, чтобы к нему относились, как к ребенку и как к ученику»7. Это было унизительное положение, все неудобство которого новоиспеченный цезарь смог оценить очень скоро…
Юлиан отправился в путь 1 декабря 355 года в сопровождении Елены и эскорта из 360 солдат, которые все были христианами, специально отобранными Констанцием. Юлиан пишет: «Это было единственное войско, которым я имел право командовать. К тому же оно состояло из людей, которые только и умели что бормотать молитвы»8. Констанций сопровождал его вплоть до отмеченного двумя колоннами места между Павией и Лоумелло. Там он попрощался с Юлианом и пожелал ему удачи.
Прибыв в Турин, Юлиан узнал новость, которая уже была известна двору, но которую от него тщательно скрывали из боязни, что он воспользуется ею как поводом для отсрочки отъезда. Речь шла о том, что после жестокой осады варварами был взят приступом и разграблен город Кёльн, столица Нижней Германии. Это было неслыханное несчастье! Жители внутренних земель от Мааса до Арденна дрожали от страха. Рейнская граница опрокинута: вся Галлия стала открыта для завоевателей.
Юлиан увидел в этом сообщении предзнаменование ожидающих его несчастий. Новость произвела на него такое сильное впечатление, что окружающие не раз слышали, как он с горечью шепчет:
— Все, что я получил в результате моего возвышения, — это возможность умереть наиболее беспокойной смертью!
Вскоре на горизонте показались Альпы. Их вершины были скрыты угрожающими тучами. Казалось, стоило двинуться в обход. Но Юлиан уперся. Поднимаясь по склону, ведущему к ущелью Монт-Женевр, маленькое войско попало в снежную бурю. Может быть, надо было все-таки остановиться или вернуться? Юлиан, не колеблясь ни минуты, решил идти вперед.
И когда они поднялись на вершину, облака вдруг рассеялись, и все вокруг озарилось солнечным сиянием. У ног Юлиана простирались благодатные равнины Галлии, на которых уже появились первые признаки весны. Ему показалось, что свершилось чудо, благодаря которому «вместо кошмаров зимы на его пути возникло очарование весны». Вслед за этим неожиданным изменением погоды, которое, похоже, показалось чудесным всем, кто был ему свидетелем, произошли и другие события, еще более удивительные…
Ближе к вечеру Юлиан и его эскорт прибыли в Бриансон. Фасады домов были украшены зеленью. С веревок, натянутых между пилонами по обеим сторонам главной улицы, свешивались венки из листьев и цветов. Когда Юлиан проезжал через город, один венок из листьев оторвался от веревки и опустился прямо ему на голову. Люди, столпившиеся у места, где проезжал кортеж, разразились аплодисментами. Юлиан продолжал путь, как будто ничего не произошло. Видя проезжающего молодого цезаря с высоко поднятой головой, увенчанной венком из листьев, присутствующие устроили овацию. Разве венок не символизирует победу, а победа разве не означает конец их страданиям?
Новость об этом происшествии, которое сразу же приписали действию сверхъестественных сил, распространилась по селениям и предшествовала появлению в них самого Юлиана. Жители всех мест, через которые он проезжал, сбегались ему навстречу. Во Вьенне, которая была целью его путешествия, население устроило ему восторженный прием. Люди выбегали навстречу с криками: «Да здравствует милосердный Император! Да здравствует осененный удачей Цезарь!»
Все были счастливы при мысли о том, что наконец править будет не очередной узурпатор, а представитель законной династии. Население видело в Юлиане освободителя, появившегося в тот момент, когда все уже казалось потерянным. С его прибытием будущее стало казаться менее мрачным, а его юный возраст обещал обновление. Со всех сторон сбегались толпы, чтобы его увидеть. Какая-то слепая старуха спросила, что за человека так приветствуют. Когда ей ответили, что это цезарь Юлиан, она воскликнула:
— Так это он? Я так и знала! Он пришел, чтобы восстановить храмы богов!
IV
