— Чертовщина какая-то… Вся эта возня на телевидении просто чепуха, верно?
— Я агностик, — пожал плечами Гордон. — Я не знаю, что это значит, о чем и сказал репортеру. Рамсеи выглядел встревоженным:
— Вы все-таки считаете, что это настоящая сенсация? А дело, над которым я тружусь.., с ним все в порядке?
— Да.
— Значит, Шриффер все-таки подонок?
— Я агностик, — повторил Гордон, неожиданно почувствовав себя очень усталым. Всем требовалась от него вечная и неизменная Истина, а он ничего не мог им предложить.
— Хм, кое-что из биохимии стало проясняться, знаете ли. Небольшой эксперимент, который я поручил одному из моих студентов, начал давать результаты. А теперь происходит это и…
— Не тревожьтесь. Послание Шриффера может оказаться чистой ерундой, насколько я знаю. Слушайте, я только-только разошелся и… — Гордон вытер пот со лба, — и все прошло мимо. Продолжайте ваши эксперименты, хорошо?
— Хорошо. А как все получилось?
— Шриффер решил, что ему удалось кое-что расшифровать, и вот, пожалуйста, совершенно неожиданно появился на телевидении. Это отнюдь не моя идея.
— А! Это меняет дело. — Рамсеи немного успокоился, однако тут же снова нахмурил брови:
— А как насчет первого послания?
— В смысле?
— Вы не собираетесь его публиковать?
— Пока на этот счет нет никаких планов.
— Хорошо.
— В вашем распоряжении столько времени, сколько вам может потребоваться.
— Отлично. — Рамсеи протянул руку, как будто только что заключил сделку. — Буду держать вас в курсе. Гордон торжественно пожал протянутую руку.
То, что ему немного пришлось поинтриговать Рамсея, сначала тревожило Гордона, но потом он понял, что это — одна из форм общения с людьми: надо прислушиваться к их голосу, смотреть на проблему их глазами, если вообще хочешь контактировать с ними. Рамсеи относился ко всему этому, как к своеобразной игре, а сообщение о первом послании считал приоритетной информацией; что же касается Шриффера — он полагал, что тот просто сует нос не в свое дело. Ну что ж, для целей, связанных со вселенной Рамсея, пусть все так и остается. В молодости Гордон был циничнее в выборе средств, с помощью которых можно убеждать людей. Теперь он смотрел на это по-другому. Он не обманывал Рамсея и не утаивал информацию. Он всего лишь излагал события по-своему. Юношеские представления о красоте истины — просто чушь, упрощение понятий. Если тебе нужно, чтобы что-то сдвинулось с места, ты пускаешься в разговоры. Дела делаются именно так. Рамсеи может продолжать свои эксперименты, не задумываясь над остальным, и если им повезет, они непременно что-нибудь найдут.
Он шел от физического корпуса к Торри-Пайнз-роуд, где припарковал свою машину, когда худенькая маленькая женщина подняла в приветствии руку. Гордон пригляделся и узнал Марию Гепперт-Майер — единственную женщину на факультете. Она недавно перенесла инсульт и теперь появлялась редко, перемещаясь по коридорам словно привидение. Левая сторона ее тела была частично парализована, а речь стала невнятной. Кожа на лице обвисла, она казалась очень усталой, но в глазах ее светился неугасимый интеллект.
— Вы верите в ваши ре.., результаты? — спросила она.
Гордон поколебался. Под ее пронизывающим взглядом он чувствовал себя, словно под микроскопом истории. Эта женщина прибыла из Польши, прошла через годы войны, работала над разделением изотопов урана по Манхэттенскому проекту в Колумбийском университете, занималась исследовательской работой вместе с Ферми, пока тот не умер от рака. Она вынесла все это и более того: ее муж Джо, блестящий химик, занимал должность профессора в Чикаго, а Марии отказали в месте на факультете, и ей пришлось довольствоваться второстепенным положением в чужих исследовательских разработках. Гордон неожиданно задумался о том, довольна ли она своим положением, она — исследователь, создавший оболочечную модель ядра, которая принесла ей мировую славу. По сравнению с тем, что ей пришлось пережить, его неприятности — сущие пустяки. Гордон прикусил губу.
— Да. Я думаю что-то… Кто-то пытается контактировать с нами. Только я не знаю, что или кто.
Она кивнула. От нее исходила спокойная уверенность в себе, несмотря на то, что одна сторона тела осталась неподвижной. Это взяло Гордона за душу. Под прямыми лучами заходящего солнца он заморгал, глаза его наполнились теплой влагой.
— Хорошо. Хорошо, — пробормотала Мария заплетающимся языком и ушла, все еще улыбаясь.
Он пришел домой следом за Пенни, бросил в угол тяжелый кейс, который хранил его дневные заботы, и отправился в спальню.
— Ты куда? — спросил он, увидев, что Пенни переодевается.
— Хочу заняться серфингом.
— Господи, но ведь уже темнеет.
— Волны об этом не знают.
Гордон невольно облокотился о стену. Ее энергия поражала его. Вот эту сторону калифорнийской жизни он воспринимал тяжелее всего — настоящий культ физических упражнений.
— Пошли со мной, — предложила она, натягивая французский купальник типа “бикини” и рубашку- безрукавку. — Я тебя научу. Ты сможешь попрыгать на приливной волне.
— А, — сказал он, не желая показывать, что ему не терпится пропустить стаканчик белого вина и посмотреть вечерние новости. “В конце концов, — подумал он, и ему неожиданно не понравилась эта мысль, — там может быть продолжение истории со Шриффером”. — Пошли.
Стоя на берегу, Гордон наблюдал, как она прорезала след на склоне падающей волны, и удивлялся: хрупкая девушка на простой дощечке оседлала слепую силу океана; она висела в воздухе, будто демонстрируя фокусы ньютоновской механики. Все это казалось ему водной мистерией, и однако же абсолютно ясно, что удивляться не следует — в конечном счете это всего лишь классическая динамика. Компания, что обычно крутилась возле насосной станции, была здесь в полном составе. Ожидая самой большой волны, они катались на досках, цвет которых резко контрастировал с их коричневыми телами. Гордон взмок, выполняя безжалостные процедуры физических упражнений Королевских канадских вооруженных сил. Он уверял себя, что это ничуть не хуже того неподдельного удовольствия, которое испытывали любители приливов, рассекая волны. Выполнив предписанные приседания и отжимания, он побежал по полосе прибрежного песка, тяжело дыша и одновременно пытаясь разобраться в событиях дня. Они никак не укладывались в стандартную схему. Он остановился, хватая ртом соленый воздух, лоб потемнел и покрылся потом. Пенни, плавая в загустевшем воздухе, махала ему рукой. Океан у нее за спиной будто сложил чашей огромные руки и подхватил ее доску, подталкивая вперед. Она покачнулась, взмахнула руками и упала. Кружевной гребень волны накрыл ее с головой. Тонкая дощечка скользнула вперед и стала переворачиваться под напором волны. Над водой показалась голова Пенни; мокрые волосы распластались по плечам и образовали на голове что-то вроде шапочки, глаза моргали, белые зубы сверкали. Она смеялась.
Когда они одевались, он спросил:
— А что у нас на ужин?
— Все, что ты хочешь.
— Я хочу салат из артишоков, фазана, а потом трюфели с бренди.
— Надеюсь, ты сможешь все это приготовить.
— Отлично, а чего ты хочешь?
— Я собираюсь пройтись. Я не голодна.
— Да? — Он удивился.
— Я собираюсь на митинг.
— А это зачем?
— Митинг? Ну, это такое собрание, я полагаю.
