— Не думаю, что ты сильно утруждала себя.
— Откуда тебе знать? Вряд ли ты смог бы даже поджарить мясо.
— Это не совсем так, — с легкостью отозвался он. — Ты знаешь, я могу кое-что приготовить и сам.
— Вот и давай.
— Я серьезно, — сказал он резко. — Я собираюсь проводить много времени в лаборатории, и…
— Громкие и продолжительные аплодисменты.
— Слушай, ради Бога.
— Я тоже. Разве что приходить и уходить.
— По крайней мере ты что-то сейчас предпринимаешь?
— Ерунда, ты не из-за этого встаешь на тропу войны.
— Это ты метафорически?
— Реально, метафорически, — откуда мне знать?
— Я решил, что ты взаправду.
— А если не так, то почему ты даже не прикоснулся ко мне после возвращения?
— Да?
— А ты и не заметил?
— Заметил, — сказал он мрачно.
— Отлично, а почему?
— Просто не думал об этом.
— А ты подумай.
— Знаешь, я сейчас очень занят.
— Думаешь, я не понимаю, в чем дело? Не увиливай, Гордон. Я видела выражение твоего лица, когда ты вышел из самолета. Мы собирались выпить в “Эль Кортес”, погулять по городу, а потом устроить ленч.
— Очень хорошо. Только мне нужно поесть.
— Ешь, пожалуйста. Я буду слушать речь.
— Тебе налить вина?
— Давай. Там хватит на потом?
— На потом?
— Моей мамочке следовало бы научить меня говорить прямо. На потом, когда мы будем трахаться.
— О да. Мы будем.
Ночью они были вместе. Но на этот раз вышло не очень и удачно.
Гордон разложил установку Купера на основные компоненты, потом начал снова собирать их. Он проверял каждый элемент на наличие экранирования, выискивая пути проникновения в схему подозрительных сигналов. Он почти собрал установку заново, когда неожиданно в лаборатории появился Сол Шриффер.
— Гордон, я как раз побывал в Лос-Анджелесском университете и решил заскочить.
— Привет, — пробормотал Гордон, вытирая тряпкой руки. Вслед за Солом в помещение ввалился человек с камерой.
— Это Алекс Патурски, из “Лайф”. Они делают материал по экзобиологии.
— Я буду признателен, если вы разрешите мне сделать несколько снимков, — попросил репортер.
— Ужасный пример узости мышления, — возмущался Сол. — Никто за нами не последовал. Я не мог заставить никого в астрономической общине уделить этой идее хотя бы пять секунд.
Гордон сочувственно покивал, но решил не рассказывать ему о Клаудии Зиннес. Патурски ходил вокруг них, прищелкивая языком и бормоча:
— Вы не можете повернуться немножко больше, вот так? Сол повернулся, как просили. Гордон последовал его примеру, пожалев, что не надел чего-нибудь посолиднее джинсов и тенниски. Конечно, чисто случайно в этот день на нем не было широких брюк и оксфордской шелковой рубашки.
— Великолепно, джентльмены, просто великолепно, — объявил в конце концов Патурски.
Сол какое-то время осматривал установку. Гордон показал ему прогоночные графики, выполненные самописцем. Чувствительность была мала, но кривые явно представляли собой четкие резонансные линии.
— Очень жаль. Если бы удалось получить больше данных, можно было бы вернуться к этому делу снова, знаете ли. — Сол внимательно смотрел на Гордона. — Дайте мне знать, если что-нибудь появится, хорошо?
— Не рассчитывайте на что-нибудь такое.
— Да, я полагаю, что ничего такого и не будет. — Сол казался удрученным. — Я действительно думал, что в этом что-то есть.
— Может быть, и есть.
— Да. Да, возможно. — Сол повеселел. — Вы, ведь не считаете, что все кончено, а? Когда ажиотаж пройдет и люди перестанут смеяться при упоминании об этой идее, я напишу хорошую статью. Наверное, что-нибудь для “Сайенс” под заголовком “Толкотня у ортодоксальных ветряных мельниц”. Это может пройти.
— Да.
— Ну ладно, нам с Алексом пора двигаться. Мы собираемся поехать через Экспондиро в Паломар.
— Хотите там что-то наблюдать? — как бы между прочим спросил Гордон.
— Нет, я ведь не специалист по наблюдениям. Я человек идеи. Алекс хочет снять несколько кадров, вот и все. Это очень интересное место.
— Ода.
Как только они ушли, он вернулся к работе.
В первый же день, когда Гордон снова запустил установку получения ядерного магнитного резонанса, возникли проблемы соотношения между шумами и сигналами. На второй день волны утечек затруднили понимание результатов. Один из образцов антимонида индия вел себя как-то странно, и Гордону пришлось вновь прогнать установку вхолостую, закрыть ванну охлаждения и вытащить дефектный образец. На это ушло несколько часов. Только на третий день резонансные кривые начали приобретать характерный вид. Они становились устойчиво точными и вполне соответствовали теории с учетом допустимых погрешностей. “Очень мило, — подумал Гордон. — Очень мило и скучно”. Он продержал установку в работе в течение всего дня, чтобы убедиться в стабильном режиме электроники. Он нашел, что теперь может уделить время повседневным делам — натаскивать Купера; делать записи для лекций следующего семестра; отрезать кусочки антимонида индия на установке с раскаленной проволокой и масляной ванной — и время от времени шнырять в лабораторию, чтобы быстро измерять ядерный магнитный резонанс каждый час или раз в два часа. Теперь установился стабильный порядок работы. Дело пошло. Кривые оставались нормальными.
— Профессор Бернстайн? — услышал он высокий, резкий женский голос и машинально отметил акцент Среднего Запада.
— Да, — ответил он в трубку.
— С вами говорит Адели Морисон из “Сениор схоластик мэгэзин”. Мы готовим обширный материал по сообщению, которое сделали вы с профессором Шриффером. Мы рассматриваем это как пример противоборства в науке. Я хотела бы…
— Почему?
— Извините, не поняла.
— Зачем поднимать это? Я бы предпочел, чтобы вы об этом забыли.
— Ну, я не знаю… Профессор Шриффер согласился помочь. Он сказал, что наши читатели — старшие сотрудники высшей школы — смогут многое почерпнуть из такого материала.
— Я в этом не уверен.
— Ну что ж, профессор, я всего лишь помощник редактора и политикой не занимаюсь. Я полагаю, что статью уже испекли, если можно так выразиться. Это интервью с вашим коллегой профессором Шриффером.
— Так.
Голос зазвенел:
