испытание в основном потому, что боялась разозлить мужа, характер которого был ей хорошо известен. Но зима положила конец этому ее и без того хрупкому смирению. С наступлением холодов покорность судьбе стала казаться ей невыносимой.
Та зима и впрямь выдалась на удивление холодной и сырой. Это сразу же отразилось на состоянии и настроении королевской четы. «Гнездышко любви» постепенно становилось не более комфортабельным, чем тюремная камера. Казалось, что закат приходит в просторные средневековые залы тогда, когда еще не наступил рассвет, что дни здесь короче, а ночные сумерки длиннее, чем где-либо на свете. Кроме того, Виктор-Амедей страдал ревматизмом, а у его супруги не проходил насморк. И в конце концов госпожа де Спиньо обнаружила, что у нее появился союзник: Виктор-Амедей явно затосковал…
Привычка к власти – мощный наркотик. Бездействие, пусть даже наедине с любимой женщиной, довольно скоро становится невыносимым. Кроме того, супруге экс-короля удавалось в самые подходящие моменты нашептывать ему, что его подданные, вероятно, очень сожалеют о прошлом. Карлен плохо управляет страной. Да-да, в Турине очень недовольны. В общем, она действовала так тонко и так упорно, что в один прекрасный день Виктор-Амедей не смог больше сдерживаться. Он прыгнул в карету, перебрался через Альпы, совершенно неожиданно появился в Турине и, водворившись во дворце, объявил, что аннулирует свое отречение от престола.
Это, разумеется, вовсе не понравилось Карлену, уже привыкшему к своей новой роли. Он направил против папаши верные новому королю войска, и Виктору-Амедею не оставалось ничего иного, как бежать из города. Его преследовали и однажды ночью, когда он мирно спал в объятиях супруги, арестовали.
Взбешенный подобной наглостью, он попытался сопротивляться, но вынужден был уступить превосходящей силе противника. Его препроводили в замок Тиволи, затем в форт Монкальери, где он и скончался несколько месяцев спустя, снедаемый гневом. Что же касается его морганатической супруги, которую полуголой вытащили из кровати, бросили в карету и отвезли в Пиньероль, то ей пришлось остаться там: она прожила еще больше сорока лет в монастыре, выстроенном в честь посещения Богородицей Святой Елизаветы, где в 1769 году скончалась, по-прежнему безутешная, оттого что позволила оставить себя в дураках.
Карлен же, освободившись от отца, которого всегда ненавидел, и от «второй матери», которую никогда не любил особенно сильно, позволил себе роскошь жить, как положено монарху. Он стал замечательным королем, при котором подданные королевства Сардинии и герцогства Савойского жили счастливо и нарожали много детей.
Гийом, граф Дюбарри
По сравнению с другими домами маленького городка Левиньяка, что в пяти лье от Тулузы, жилище семейства Дюбарри могло претендовать на звание замка. Хотя дом был одноэтажным (плюс мансарды), но высокие окна, равно как и треугольный фронтон, служивший украшением его фасада, придавали зданию аристократический вид. Тогда, в 1768 году, в этом доме жили четверо: старая дама, графиня Дюбарри, урожденная Катрин де Лаказ-Сарта, и трое из ее шести детей – Гийом, Франсуаза, которую гораздо чаще называли Шон, и Марта по прозвищу Киска. Правду сказать, всех троих уже никак нельзя было назвать юными. Бывшему солдату Гийому исполнилось тридцать шесть лет. Что же до обеих девиц, они не были лишены внешних достоинств, но полное отсутствие приданого позволило им перешагнуть рубеж тридцатилетия, уже не надеясь, что откуда-нибудь возьмутся женихи. Трое других были, слава богу, пристроены… или почти пристроены. Одна из дочерей вышла замуж за деревенского судью, занимавшегося торговыми делами. Самый младший из сыновей служил королю где-то поблизости от государственных границ. О старшем было мало что известно, потому как он чрезвычайно редко давал о себе знать. Звали его Жаном-Батистом, он жил в Париже на широкую ногу. Во всяком случае, в немногих письмах, присланных матери, он сообщал, что слывет щеголем и чрезвычайно редко окунает каблуки своих сапог в сельскую пыль.
Зная все это, легко можно понять, почему госпожа Дюбарри и трое ее «холостяков» так удивились, увидев, как в одно прекрасное июльское утро вышеупомянутый Жан-Батист спрыгивает или скорее падает с лошади у порога «замка». Всадник был с головы до ног покрыт дорожной пылью, на шпорах виднелись кровавые следы, перья треуголки давно позабыли, когда могли считаться белыми…
– Жан-Батист! – воскликнула мать. – Откуда ты на нас свалился?
– Из Парижа, матушка, я мчался во весь дух, без единой остановки. А где Гийом?
– Поехал на охоту в Буконнский лес, – ответила Шон. – А чего это он тебе так срочно понадобился?
– Еще как срочно! – все еще тяжело дыша после скачки, ответил Жан-Батист, опускаясь на один из немногих стульев в гостиной, которому еще удалось сохранить остатки выцветшей обивки. – Речь идет о славе и богатстве нашей семьи. Сейчас же пошлите за ним. Он мне нужен немедленно, пусть приведут!
Шон подозрительно посматривала на старшего брата. Он был большим любителем розыгрышей. Никогда нельзя было понять, серьезно он говорит или шутит. Однако сегодня на его круглом, разрумянившемся лице обычная жизнерадостность явно сменилась озабоченностью.
– Так чего же ты от него хочешь? – спросила сестра.
– Черт побери! – взорвался Жан-Батист. – Скоро узнаешь! Неужели я загнал черт знает сколько лошадей и пролетел через всю Францию, как пуля, только для того, чтобы отвечать на твои вопросы? Говорю тебе: иди за ним!
– А на мои вопросы? – едко спросила мать. – На них ты тоже не собираешься отвечать? Вы сваливаетесь нам, как снег на голову, вы переворачиваете вверх дном все в доме и требуете от нас держать рот на замке?
Жан Дюбарри улыбнулся матери полунасмешливо, но одновременно как бы осознавая свои грехи и почти раскаиваясь в них.
– Чуть-чуть потерпите, матушка. Клянусь, вы не будете разочарованы, когда… Нет, пока мне бы не хотелось открывать рот, разве что – чтобы выпить и закусить. Я уже умер от голода и усталости, разве вы не замечаете этого?
– Ладно, сейчас мы тебя воскресим, – пообещала Киска.
Чуть позже путешественник уже сидел за столом, а на тарелке перед ним лежали солидный кусок свиного сала и краюха хлеба. Он еще не прикончил завтрак, когда Гийом появился в гостиной.
Тридцатишестилетнего Гийома Дюбарри без всякой натяжки можно было назвать красивым мужчиной. Он был высоким, ладно скроенным и крепко сшитым, у него было широкое, довольно жесткое лицо, освещенное парой чудесных серых глаз. Высокий лоб, черные волосы, смуглый, чуть отдающий в оливковый, цвет лица и… практически полное отсутствие какого-либо выражения на этом самом лице. Это позволяло усомниться в его умственных способностях, но нужно сказать сразу, что это была всего лишь маска, всего лишь удобное средство обеспечить себе спокойную жизнь, постоянно находясь в обществе трех весьма сварливых женщин. Увидев брата, Жан-Батист отодвинул тарелку, вскочил на ноги и побежал обниматься.
– Гийом! – вскричал он. – Я приехал, чтобы подарить тебе счастье, богатство и…
– Все сразу? – удивился Гийом. – Долго же ты собирал все это для меня! Прямо скажу, тебе хватило времени на раздумья: сколько лет ты тут не появлялся? Думаю, не меньше десяти!..
– Теперь мы уже не расстанемся… Я приехал за тобой!
– За мной? – еще больше удивился Гийом. – И что же мы вместе будем делать? Куда отправимся?
– В Париж! Ты женишься!
Ответ оказался настолько неожиданным, что Гийом вытаращил глаза, а его мать и сестры принялись наперебой кудахтать, молитвенно сложив руки. Удивление на круглом лице Гийома очень скоро сменилось выражением крайней подозрительности. Эта внезапная забота брата о его счастье показалась ему очень странной. Тут было над чем подумать. Наверняка Жан строит какие-то козни!
Гийом задал прямой вопрос, и тот, кого в парижских альковах прозвали Пройдохой, тут же изложил совершенно невероятную и… довольно-таки скабрезную историю. Вот она – в коротком пересказе. Жан- Батист познакомился с необычайно красивой, очень умной и приятной во всех отношениях молодой женщиной, единственным недостатком которой, судя по всему, было ее происхождение: бедняжка родилась от противозаконной связи монаха Гомара де Вобернье с некоей мадам Бекю. Эта очаровательная и весьма изысканная девушка по имени Жанна, видимо, запаслась изрядным количеством документов о своем гражданском состоянии, потому что все время носила разные фамилии: то она была Вобернье, то Бекю, то
