радостью. Еще один день выигран, а день – это очень много. Мало ли что может случиться за один день! Во всяком случае, всем хотелось на что-то надеяться...
– Мечтать иногда полезно, – вздохнула Евлалия, – но я не вижу причин для перемен. Нужна по меньшей мере новая революция, чтобы свергнуть «божественного» Робеспьера!
Это было 6 термидора, и две узницы не знали, что на следующий день одна из самых красивых женщин того времени, Тереза Кабаррю маркиза де Фонтене, передала из тюрьмы Карм своему любовнику, депутату Конвента Тальену, записку следующего содержания: «Только что отсюда вышел судебный исполнитель. Он сообщил мне, что завтра я предстану перед трибуналом, а следовательно, отправлюсь на эшафот. Это напомнило мне сон, который я недавно видела: Робеспьера больше нет, все тюрьмы открыты. Но из-за вашей невероятной трусости скоро во Франции не останется никого, кто смог бы сделать мой сон явью».
9 термидора с утра небо затянули свинцовые тучи, то и дело сверкали молнии. Температура поднялась до 40 градусов, и в городе установилась странная атмосфера. На утренней перекличке жандармы явно нервничали, собаки, которых они держали на поводках, рычали, словно в предчувствии опасности. Очень быстро собрали осужденных для заседания трибунала, их оказалось около пятидесяти. Позже стало известно, что в пригороде Сент-Антуан народ пытался их освободить. И хотя войскам удалось подавить бунт, многим стало ясно, что чаша терпения парижан переполнилась.
Ламбер Тальен, депутат Конвента, получив записку своей любовницы, находился в состоянии, близком к сумасшествию. Он по-настоящему любил эту женщину, и отчаяние заставило его забыть о собственной безопасности. Тальен понимал только одно: либо Робеспьер погибнет сегодня, либо Тереза Кабаррю завтра взойдет на эшафот. Избитая фраза: «Победить или умереть», которую он сам не раз произносил, не задумываясь над ее смыслом, вдруг открылась ему во всей своей грозной прямоте. Для него она теперь означала либо счастье с Терезой, либо крушение всех надежд. В тот же день с трибуны Конвента он призвал депутатов к свержению Робеспьера...
Париж пробуждался. Люди, раздраженные гротескным культом, установленным на Марсовом поле, и морализаторскими речами Робеспьера, выведенные из себя все увеличивающимся числом казненных, дали наконец волю своему гневу. В обоих комитетах и в Конвенте нарастала враждебность по отношению к Неподкупному, подогреваемая Фуше, Тальеном, Баррасом и Фрероном. Это был по-настоящему страшный день!
Вечером по городу распространился слух о том, что Робеспьер и его друзья свергнуты. Этот слух добрался и до тюрем. В ратуше говорили о том, что один из жандармов выстрелил в Робеспьера и раздробил ему челюсть, а палач Сансон вместе с помощниками и последними жертвами разобрал свою страшную машину.
На следующий день в трибунал никого не вызывали, и слух подтвердился. Робеспьер, с перевязанным грязной тряпкой лицом, отправился на эшафот вместе с братом Огюстеном, красавцем Сен-Жюстом и верными друзьями, которых хватило на три повозки. На этот раз окна на улице Сент-Оноре открылись, из них выглядывала прилично одетая публика. На казни присутствовали красивые женщины в изысканных туалетах.
Кошмар закончился. Люди ликовали.
Лаура и госпожа де Сент-Альферин, плача, обнялись. Даже если страстно желать смерти, все равно прекрасно почувствовать себя живой и больше не испытывать страха!
Никогда солнце не казалось этим людям таким лучезарным, как в то августовское утро, когда перед ними распахнулись ворота тюрьмы.
В Майском дворе, где больше не стояли повозки Сансона, собралась огромная толпа. Родственники и друзья пришли встретить тех, кто вернулся из страны отчаяния и смерти. Люди толкали друг друга, поднимались на цыпочки, чтобы увидеть родное лицо. Несмотря на текущие по щекам слезы, все сияли от счастья.
Первым Лаура увидела Питу. Оставив Евлалию, она бросилась к нему с радостным криком.
– Благодарение богу, вы живы, друг мой! Я так волновалась за вас! Каждый день я боялась увидеть вас в этом страшном низком зале...
Взволнованный Питу не находил слов. Он молча обнял молодую женщину и поцеловал ее, но быстро отступил, давая дорогу Жуану. Жоэль выглядел ужасно: в волосах его появилась седина, синяки под глазами свидетельствовали о бессонных ночах.
Лаура положила руки ему на плечи и привлекла к себе:
– Жоэль! У меня нет слов, чтобы выразить мои чувства! Благодаря вашей заботе я прожила эти дни, не страдая от голода.
– Я всего лишь исполнял свои обязанности. Разве я не ваш слуга?
– Нет, вы мой друг, и я давно это знала! И этого друга я хочу надолго сохранить...
– Если бы это зависело только от меня, вы бы от этого друга никогда не избавились, – прокашлявшись, сказал Жоэль. – Вас тут ждут...
Он отошел в сторону, и Лаура увидела Жана де Баца, который в двух шагах от нее обнимал свою старинную подругу Лали. Графиня плакала. Когда Лаура подошла к ним, барон передал Евлалию Питу и обернулся к ней. Они стояли совсем близко друг к другу, но не произносили ни слова, и только их глаза вели разговор о любви. Они без слов рассказывали о том, что им довелось пережить и как они до сих пор страдают. Возможно, никогда раньше Жан и Лаура так не любили друг друга, но образ Мари, погибшей на гильотине, стоял между ними и запрещал им отдаться своей страсти.
– Может быть, позже? – наконец ответила Лаура на немой вопрос, который Жан не осмелился произнести вслух. – Пусть пройдет время.
– Я всегда принадлежал и буду принадлежать вам. Я приеду по первому зову. Куда вы направитесь сейчас?
Лаура протянула руку и привлекла к себе Евлалию.
– Мы с Лали уезжаем в Бретань. Сам бог велел нам быть вместе, потому что у нас с ней больше никого нет.
– Очевидно, бесполезно спрашивать, чем вы собираетесь там заниматься...
– Вы правы, бесполезно. Я хочу знать, что стало с Понталеком. И если он еще жив, я должна попытаться исправить эту ошибку природы.
– Тогда позвольте мне сопровождать вас! Пока он дышит, вам грозит опасность!
– Нет, Жан. У меня нет ни права, ни сил разделить вашу жизнь – даже для того, чтобы я смогла отомстить. Но не волнуйтесь обо мне. С Лали и Жуаном я в безопасности: они не оставят меня в беде. И кроме того, разве вы исполнили все задуманное? – добавила Лаура с улыбкой.
– Должен признаться, что нет. – Жан нахмурился, и на его лице вдруг появилось напряженное выражение. – С революцией покончено, теперь в тюрьме окажутся те, кто развязал террор. Но Конвент все еще заседает в Тюильри... И мне придется начать все сначала.
– Как это? – удивилась Лаура и добавила еле слышно: – Где... ребенок?
Жан опустил голову и отвернулся:
– Я не знаю этого. Его похитили у меня, когда мы были в Англии, и я считал, что никакая опасность нам обоим больше не грозит.
– Кто осмелился это сделать?!
– Хотел бы я знать... Однажды ночью люди в масках ворвались в наш дом. Меня оглушили, ранили... Рана оказалась пустяковой, не волнуйтесь, но, когда я пришел в себя, мальчишки нигде не было. Мне еще повезло, что меня не убили! Конечно, если это можно назвать везением... Ведь я не выполнил своей миссии.
– И вы не нашли никаких следов?
– Почти никаких. После нескольких недель напрасных поисков мне удалось выяснить только, что Людовика увезли обратно во Францию.
– Мой бедный друг...
– Не жалейте меня, прошу вас! Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Ваша карета здесь, совсем рядом. Вы позволите мне проводить вас?
Лаура поняла, что отказ обидит де Баца, а ей этого не хотелось. И потом, она не могла отказать себе в
