приглашая войти в часовню.
– Мужчина? Какой мужчина? – нетерпеливо спросила Маргарита.
– Честное слово, не могу ответить! Не слишком юный, одетый, как одеваются наши оруженосцы, но без герба на джюпоне… У меня не было сомнений, что он крестоносец, и я вошла в часовню без опаски. А там… Больше я ничего не помню, потому что сразу кто-то ударил меня по голове…
– И вы ничего не слышали? Ничего не видели?
– Клянусь, ничего! Внутри было темно, а после яркого света дня я там словно бы ослепла. Когда я очнулась, то почувствовала неприятный вкус во рту, была уже темная ночь и вокруг ни одной живой души. Все исчезли: дама Санси, мулы, лошадь и неизвестный. Я оказалась совсем одна, – чуть не заплакала Онорина, вспомнив, как ей было страшно. – Я звала, искала… Никто мне не отвечал… Стало холодно, я знала, что городские ворота на ночь закрываются, и вернулась в часовню, хотела все-таки хоть немного поспать. Но вздрагивала от малейшего шума и уснуть не смогла. Как только стало светать, я пошла в город…
Больше Онорине рассказать было нечего, и она громко разрыдалась. Успокоиться она никак не могла, и королева приказала заняться ею старой Адели. Та увела ее, не забыв прихватить с собой кувшинчик вина.
– Выпьет как следует и, глядишь, уснет, – проговорила Адель, выходя из комнаты.
Маргарита только что завершила свой туалет и распорядилась, чтобы дамы, не исключая Эльвиру де Фос, удалились. Она хотела поговорить с Герсандой наедине.
– Санси похитили! По-другому, я сказать не могу, – взволнованно сказала Маргарита, уже не скрывая тревоги. – Но кто и с какой целью? Если речь идет о любовной истории, то я не понимаю, к чему столько тайн. Она вправе свободно распоряжаться собой.
– Ни о какой любовной истории не может быть и речи. Вспомните, мадам, письмо, из-за которого она отправилась на свидание. В нем говорилось об опасности, грозящей вам. Очень жаль, что у нас нет этого письма.
– Его просили сжечь. Ничего не поделать, да и, собственно, чем оно могло бы нам помочь? Я думаю, что несчастная Онорина достаточно точно передала его содержание. Правда, подпись…
– Буква, напоминающая «Р». Я не забыла о ней и подумала: а что если ею подписался шевалье де Куртене?
Предположение подействовало на Маргариту, словно удар грома. Разговаривая, она ходила туда- сюда по комнате, но тут остановилась, покраснела, потом побледнела и потом снова принялась мерить комнату шагами. Между тем Герсанда продолжала:
– Дама Санси, безусловно, думала, что письмо именно от Рено, потому что она давно его знает. И знает, до какой степени… счастье королевы дорого мессиру Рено. И сейчас ничуть не меньше, чем раньше.
– Вы… вы так думаете?
– Я в этом убеждена, мадам, – тихо проговорила Герсанда, отметив про себя, что молодая женщина вновь порозовела. – Будем смотреть правде в глаза. Для вас нет ничего оскорбительного в том, что шевалье вас любит, и любит с первого дня, как только вас увидел. Дама Санси об этом знает.
– Вы думаете, она знает? Господи, помилуй! Но зачем тогда она ко мне вернулась? Она же должна меня ненавидеть!
– Нет. Она тоже вас любит. Но по-другому. Она невысокого мнения о своей красоте и никогда не рассчитывала на взаимность, поэтому предпочла быть вместе с шевалье, любя вас. Помогать ему и страдать, потому что королева никогда не посмотрит с любовью на другого мужчину, кроме своего обожаемого супруга.
Маргарита отвела взгляд в сторону и опустила голову.
– Королева такая же женщина, как другие, Герсанда, – прошептала она. – И если ее супруг превыше всего любит Господа и приходит к ней лишь для того, чтобы зачать ребенка, что позволено Господом, то чем дальше, тем больше их близость напоминает удовлетворение физиологической потребности, как, например, еда или питье. Королеве недостает чувства…
Герсанда встала на колени, взяла руку королевы и положила себе на лоб.
– Я знаю, мадам… и восхищаюсь вами. Если я заговорила о даме Санси и шевалье Рено, то только для того, чтобы вы лучше оценили их преданность. И я подумала: не пригласить ли вам мессира Рено? Может быть, он знает что-то о даме Санси?
– Да! Я сейчас же пошлю за ним!
Несколько минут спустя старенький сир д’Эскейрак, чью преданность королева вознаградила тем, что оставила его при себе, был отправлен в дом рядом с церковью Святого Михаила. Старичок побрел туда не сразу, а оказав немалое сопротивление. Произошло невероятное: старый дворянин, которому было поручено оберегать живот королевы, полюбил не один только ее живот, но и всю госпожу целиком – страсть поздняя, но тем более бурная… Мысль, что с утра пораньше он должен отправиться за самым молодым, но отнюдь не самым некрасивым из оруженосцев короля, так его огорчила, что он стал спорить:
– А не должно ли, госпожа моя, известить сначала Его Величество о беде, случившейся с дамой де Валькроз? Пусть король и расспросит молодого де Куртене…
Но, на его несчастье, Маргарита в тот день не была расположена вести споры с тем, кто всегда беспрекословно ей повиновался.
– Что вы говорите, сир Бернар? Дама де Валькроз моя крестница, она исчезла, получив письмо, в котором говорилось обо мне, и я должна спрашивать, что думает по этому поводу Его Величество король, мой супруг? Что бы с нами сталось в Дамьетте, если бы я всегда ждала мнения своего супруга?
– Так-то оно, конечно, так, моя госпожа… Но приличия…
– О каких приличиях вы говорите? – разгневавшись, воскликнула Маргарита. – Я напоминаю вам, что сегодня пятница, а каждую пятницу король, как повелел нам Господь, молится, постится, кается и не любит, чтобы его тревожили. Если вы не хотите идти, скажите мне лучше об этом прямо, и я отправлю даму де Монфор или даму де Сержин, что будет, безусловно, совсем уж неприлично, потому что им придется идти в дом, в котором живут одни мужчины!
Д’Эскейрак не ожидал такой бури. Он низко поклонился, пробормотал в виде извинения что-то невразумительное и вышел настолько быстро, насколько позволял ему застарелый ревматизм. Однако неприязнь, которую он испытывал к красавцу Рено, теперь превратилась в откровенное отвращение.
Вернулся он очень довольный, с широкой улыбкой. И привел с собой вовсе не Рено, а Жуанвиля, который был вне себя от счастья, что ему выпал случай побывать у самой королевы. Маргарита прогуливалась по внутреннему дворику с цветущими олеандрами, куда выходила ее опочивальня. На руках она держала маленького Жана Тристана, который гулил, размахивал ручками, а она ему улыбалась. Картина была самая умилительная, и оба гостя стояли и любовались ею с блаженными улыбками на лицах. Зато настроение Маргариты при виде этих мужчин вовсе не улучшилось.
– Мессир де Жуанвиль? Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли навестить меня, но я ждала не вас. И думала, что сир Бернар правильно меня понял.
– Конечно, я вас понял, мадам! – поторопился вступить в разговор радостный д’Эскейрак. – Это не ошибка. Дело в том, что мессира де Куртене не было дома, и мессир де Жуанвиль предложил прийти вместо него и все вам объяснить.
– Что объяснить? – раздраженно спросила Маргарита. – Где шевалье де Куртене?
Жуанвиль сделал два шага вперед и отвесил низкий поклон.
– Он уехал, мадам. На рассвете, как только открыли городские ворота, он получил записку. Приказал оседлать свою лошадь и ускакал.
– Какую записку? Куда ускакал?
– Этого я не знаю, мадам. Он ничего мне не сказал. Он вооружился, взял с собой небольшой багаж, который приготовил ему оруженосец, и последовал за посланцем, который его дожидался.
– Надеюсь, его оруженосец поехал вместе с ним?
– Нет, мадам. В записке, насколько я понял, говорилось, что он должен быть один.
Маргарита застыла в молчании. Нет, ей совсем не нравилось все, что происходило сегодня утром. К ее тревоге за Санси прибавилась еще одна, и она не ожидала, что у нее так больно сожмется сердце. Что-
