– Мне известно не так много, как ты полагаешь. Но в любом случае этот брак должен быть расторгнут. Не вынуждай меня из-за своего упрямства покончить и с нею. Знай, что отныне я не спущу с нее глаз.
– Но ведь по отношению к вам она ничего преступного не совершила? Позвольте мне с нею хотя бы проститься! Я обязан ей жизнью!
– Нет, выполняй приказ!
Увидев, что спорить бесполезно, Филипп поклонился герцогу и пошел прочь, бросив последний взгляд на дверь, за которой находилась самая дорогая для него женщина. Он направился к лестнице, но перед тем, как спуститься, обратился еще раз к герцогу:
– Только одно слово, монсеньор! Я хочу, чтобы распродали все мое имущество. У Фьоры ничего нет, и это мне невыносимо. Сделайте это ради меня!
– Ты действительно этого хочешь? А как ты собираешься жить дальше, если у тебя ничего не останется?
– Когда вы окончательно победите, я хочу пойти на службу к Венецианскому дожу. Ведь во время войны люди могут заработать целое состояние! Если только не...
Склонив голову в поклоне, но не скрывая своего дурного настроения, Селонже наконец спустился по лестнице, провожаемый взглядом Карла, на губах которого появилась улыбка:
– Ну, это мы еще посмотрим!
Дом каноника Жоржа Маркеза на улице Вилль-Вьен был одним из самых красивых домов Нанси и почти не пострадал при осаде города. В этот дом и отвезли Фьору ранним утром, чтобы там за нею могла ухаживать женщина, чего нельзя было сделать в замке, превращенном в настоящую казарму. Мадам Никель, супруга члена магистрата, охотно согласилась предоставить новому хозяину доказательство своей преданности. Это была крупная белокурая женщина, некрасивая, но с очаровательными карими глазами и милой улыбкой. Фьора сразу же завоевала ее сердце и сама попалась в такой же плен.
А в это время герцог показывал себя с самой лучшей стороны – когда было необходимо, он прекрасно это умел делать, – чтобы расположить к себе своих новых подданных. Праздникам не было конца. Карл тратил огромные деньги, старался всем понравиться и каждого одарить. В своем новом дворце он созвал собрание лотарингских штатов, на котором произнес памятную речь.
– Скоро вы все поймете, что своим оружием я добивался скорее вашего благополучия, чем своего собственного, – обращался он к тем людям, которых довел чуть ли не до голодной смерти и которые жили в разрушенных им самим домах. – Вы наконец-то сможете объединиться и жить счастливо и спокойно, а этот город, центр моих новых штатов, будет местом моего постоянного пребывания. Для его украшения я собираюсь построить прекрасный дворец, много новых великолепных зданий, раздвинуть его границы до самого Томбелена и так прославить его своим правлением, что он станет похожим на второй Рим, каким он был при императоре Августе...
В заключение Карл попросил их добровольно признать его права, и воодушевленная ассамблея, даже не дождавшись, когда он закончит свою речь, поклялась ему в своей верности.
– Это не просто так: стать столицей большого королевства, – объявила Николь Маркез своей подопечной. – Когда подумаешь, как разбогатели Брюгге, Лилль и Дижон, в голову приходят такие мысли...
– Вы не любите вашего молодого герцога?
– Он очень мил, но это все-таки мальчишка, как говорит монсеньор Карл. Ему нипочем не сравняться с таким принцем!
Часть лотарингской знати стала на сторону нового правителя. Это неприятно поразило выздоравливающую Фьору, которая уже спрашивала себя, что же будет с нею. Каждый день приходил Баттиста Колонна, чтобы справиться о ее самочувствии и просто поговорить. Он рассказал ей об отъезде в Савойю Филиппа и об очень серьезном разговоре о ее судьбе между герцогом и Кампобассо, после которого они расстались врагами. Кондотьер, узнав, что Фьора решилась на аннуляцию брака, воспылал надеждой и потребовал, чтобы его официально признали женихом, он хотел получить разрешение навещать каждый день ту, которую он считал уже будущей графиней Кампобассо.
– Монсеньор, – рассказывал Баттиста, – заявил ему, что о браке с вами не может быть и речи, потому что лично он всячески будет противиться этому, и, кроме всего, он решил держать вас при себе в качестве заложницы...
– Заложницы? Но для каких целей?
– Больше, сеньора, я вам ничего сказать не имею права. Но монсеньор Карл выразился именно так. Как бы там ни было, а Кампобассо ушел, хлопнув дверью, и кричал, что больше в своей жизни никогда не будет служить такому принцу, который не умеет ценить оказываемые ему услуги.
– Ушел, но куда?
– Вы мне не поверите, на поклон к святому Иакову Комкостельскому!
Фьора расхохоталась, потому что не могла себе представить ничего смешнее, чем Кампобассо в плаще и шляпе паломника.
– Он отправился туда вместе со всеми своими наемниками? Хорошенькое, должно быть, это зрелище!
– Я думаю, что он оставит свою «кондотту» в замке Пьерфор, тогда им не надо будет платить. Говорят, что уже давно он копит деньги, которые получает от герцога. Еще он объявил, что поедет повидать герцога Бретонского, который приходится ему дальней родней.
– Это все неважно, – прервала его Фьора, но в глубине души она была весьма довольна.
С одной стороны, она освободилась от человека, который ей сильно мешал, а с другой – она прекрасно справилась со своей миссией. Зная кондотьера так, как знала его она, было ясно, что святой Иаков и герцог Бретонский объединились в лице одного человека, и им был король Франции, которому Кампобассо и поведает все свои обиды. А как раз к этому она и стремилась. Эта догадка позволила ей от всего сердца порадоваться окончанию этого довольно бесславного приключения.
Зато вслед за хорошей новостью шла другая, гораздо менее приятная. Фьора попросила легата вернуть ей Эстебана, чтобы он мог по-прежнему ей служить, но молодой Колонна сообщил, что Эстебана не могут нигде найти. Было похоже, что на другое утро после того, как он спас Фьору от кинжала Вирджинио, Эстебан испарился. Про него не знал ни командир его роты, ни служившие с ним солдаты. Фьора же почувствовала сильное беспокойство. Несмотря на свое скромное положение, Эстебан занимал в ее сердце свой уголок, как и Деметриос, как и все те, кого она считала своими друзьями.
Фьора не понимала, зачем герцог держит ее при себе. Возможно, чтобы с ее помощью отделаться от Кампобассо, другое объяснение не приходило ей в голову. Все вокруг нее было чужим, и молодая женщина стремилась лишь к одному: вернуться в Париж к своей дорогой Леонарде, которой ей все больше недоставало. Приближалось Рождество, и она наконец смогла оценить этот семейный праздник, который собирает всех любящих. Для нее это был Новый год одиночества, первый, который она проведет без отца и без Леонарды. Даже Филипп, этот призрачный муж, был далеко отсюда и к тому же потерян для нее навсегда. В восемнадцать лет сердце еще не позабыло детских радостей и теплоты родного очага, и Фьора всю ночь проплакала, хотя по своей гордости ненавидела слезы; она оплакивала еще теплый пепел родного дома и свое потерянное счастье.
– Я ведь тоже остался совсем один, – доверился ей на следующее утро Баттиста, заметив, что у нее покраснели глаза, – и если вы не захотите присоединиться на праздник к своим хозяевам, то я мог бы навестить вас и немного развлечь.
Это предложение, к удивлению Баттисты, вызвало у нее новый поток слез. Она почему-то стала чрезмерно чувствительной. В знак признательности Фьора расцеловала мальчика в обе щеки.
Накануне Рождества трое всадников, мужчина, женщина и юноша, оставили позади себя заснеженные дороги и въехали в город через северные ворота.
Мужчина был Дуглас Мортимер, великолепный в своем мундире шотландской гвардии, но в очень дурном настроении из-за того, что оказался в недостойной компании; женщина была Леонардой и ехала на муле, закутанная в теплый плащ, настолько же невозмутимая, насколько был раздражен ее попутчик; их сопровождал Флоран, ученик банкира, в которого вселился бес странствий, он упорно не желал расставаться со старой Леонардой, а в глубине своего чистого сердца лелеял надежду увидеть воочию свою прекрасную даму.
