– И рискуете усугубить свои несчастья, если будете замечены в городе. Разве вас не посадили под арест? Или вы уже вышли на свободу?
– Увы, нет! Я знаю, что страшно рискую, но просто не мог не попытаться найти человека, который проявил бы ко мне сострадание и помог. Мне нужно передать записку для девушки, живущей в вашем доме.
– Правильнее сказать, это я живу в ее доме, вернее, в доме ее отца. Боюсь, я окажу гостеприимному хозяину дурную услугу, если соглашусь передать вашу записку. Почему бы вам не обратиться к слугам? Чаще всего их сообщничество удается купить за небольшие деньги.
Серые глаза мушкетера выражали непритворную боль.
– Я беден, госпожа, у меня нет ничего, кроме жалованья. Если бы не это прискорбное обстоятельство, я обошелся бы без чужой помощи, а просто нанес бы Манешу Эшевери визит и попросил руку его дочери. Сами понимаете, такого бедняка, как я, он после первых же слов выбросит за дверь. А ведь я безумно влюблен в Маитену. Кажется, и она относится ко мне благосклонно.
– Очень хочу вам верить, друг мой, – ответила ему Сильви без прежней суровости, – но при сложившихся обстоятельствах не могу не задать вам вопрос, в чем, собственно, заключаются ваши намерения, раз о женитьбе не может идти речи?
– Поверьте, я и не помышляю обречь ее на бесчестье! В этой записке, – он вытащил из перчатки сложенную бумажку, – я признаюсь ей в любви и умоляю, чтобы она не соглашалась стать женой другого, а дождалась, пока я разбогатею. Я совершенно уверен, что в один прекрасный день сделаюсь весьма богат...
– На это уйдет немало времени. Вы уверены, что она сумеет вас дождаться?
– Возможно, ожидание окажется недолгим, ибо я полон планов. Когда состоишь на службе у молодого и решительного короля, удача буквально просится в руки. Умоляю вас, госпожа, передайте ей записку! Я буду благословлять вас до смертного одра.
Он выглядел таким несчастным и таким искренним, что Сильви ослабила сопротивление. Однако ее возражения еще не иссякли.
– Так ли это срочно? Не могли бы вы дождаться встречи с ней, попробовать какую-нибудь другую возможность?
– Лучшей возможности, чем эта, уже не представится. Что до срочности, то она крайне велика, так как отец уже строит планы ее замужества, а мне надо торопиться обратно на гауптвахту. Я должен оставаться под арестом до послезавтра, до самого приезда королевы...
– Хорошо, вы меня убедили. Давайте свою записку. Постараюсь передать так, чтобы не скомпрометировать себя. Пожалуй, я просуну под дверь, когда буду уверена, что девушка у себя.
– О госпожа герцогиня! Не знаю, как выразить мою благо...
– Не стоит благодарности. Но не смейте больше появляться!
Вернувшись, Сильви наткнулась на Персеваля, дожидавшегося ее в обществе маршала Грамона. Оба, разумеется, лакомились шоколадом. Старый солдат и дипломат – в действительности ему было всего 56 лет, но на вид можно было дать гораздо больше – был рад возможности засвидетельствовать свое почтение вдове одного из самых блистательных своих соратников по оружию, а главное – внучке старого однополчанина, маршала-герцога де Фонсома, учившего его азам ратного мастерства.
– Когда ваш сын сможет носить оружие, я был бы счастлив, если бы вы доверили его моим заботам. А пока окажите мне честь, считайте своим преданным другом. Жаль, что мы не познакомились раньше, но вы предпочитали жить вдали от двора, мне тоже часто приходится отсутствовать: то войны, то Байонна. Лишь изредка я оказываюсь в своем замке Бидаш, хотя он совсем недалеко отсюда. Я был бы счастлив принять вас у себя в ближайшие дни.
Сильви быстро убедилась, что, заговорив, Грамон не скоро замолкал. Объяснялось это, видимо, свойственной южанам словоохотливостью. Это был истинный беарнец – сухопарый, седеющий, остролицый, носатый, быстроглазый, обладатель жестких торчащих усов, которые делали бы его похожим на разъяренного кота, если бы не любовь к шутке, благодушие и склонность окружать заботой друзей. Он бесконечно гордился своим происхождением и всякому напоминал, что его отец был последним вице- королем Наварры, а бабка – знаменитой Коризандой д'Андуэн, первой возлюбленной Генриха IV.
В этот раз он, впрочем, не стал об этом распространяться, а придал своим речам галантное направление и быстро довел до сведения госпожи де Фонсом, что она – женщина в его вкусе. Сильви была несколько ошеломлена этим натиском, зато Персеваль веселился от души. В конце концов он сумел обуздать поток маршальского красноречия и осведомился у крестницы, не желает ли она попробовать «напиток богов». Сильви охотно согласилась.
Маршал поспешил налить ей своего нектару, сопроводив процедуру подробным описанием способа его приготовления, а также того волшебного мгновения, когда Грамон, сам впервые его вкусив, понял, что перед ним «распахнулись врата рая». Сильви еще не была готова с ним согласиться: она признала, что жидкая ароматная кашица с корицей не вызывает у нее отвращения, однако кажется ей чересчур сладкой и тяжеловатой для желудка. С откровенностью, легко объясняемой опасением утонуть в шоколаде при всякой последующей встрече с маршалом, она призналась в своем отношении к напитку.
– Как мне представляется, – заключила она, – он должен быстро надоедать.
– Ничего подобного! Первая проба не обязательно дает правильное представление, поэтому следует продолжать. Во всяком случае, вы, любезная герцогиня, попросту обречены на то, чтобы привыкнуть к шоколаду, и весьма скоро: наша новая королева пьет его весь день, а ведь вы предназначены ей в комнатные фрейлины...
– Если меня не будут заставлять его поглощать, я как-нибудь выдержу.
У себя в комнате Сильви стала размышлять, как бы получше передать записку, доверенную ей беднягой Сен-Маром. Она уже сожалела, что согласилась ее взять. Дочь Эшевери была сдержанна и чересчур горда, и Сильви плохо себе представляла, как она будет подсовывать записку ей под дверь. Вдруг дверь несвоевременно откроется? Что делать тогда – заговорщически улыбаться?
Она пребывала в таком сильном замешательстве, что не осмелилась обсудить эту тему с Жаннетой, появившейся с выглаженным платьем. После ужина она сказалась уставшей и улеглась, оставив Жаннету прогуливаться в обществе пожилой гувернантки. Правда, пролежав совсем недолго, она встала и стала прислушиваться, не скрипнет ли дверь в спальню девушки. Убедившись, что та находится у себя, она подбежала босиком к ее двери, сунула записку в щель внизу и поспешно вернулась. Сердце колотилось у нее в груди так сильно, словно она только что избежала страшной опасности. Только в своей комнате она перевела дух и засмеялась.
«Кажется, я становлюсь старой чудачкой, – подумала она. – Такие игры – в моем возрасте! Если бы меня увидела Мари...»
Сон никак не шел, поэтому она зажгла свечу и села писать пространное письмо дочери.
Напрасно она надеялась, что больше ей не придется заниматься любовными делами мушкетера. Утром, узнав, что Персеваль и Грамон едут в Байонну, она соблазнилась великолепной погодой и решила прогуляться пешком по берегу океана, навевавшего ей столько воспоминаний. Выходя из дома, она столкнулась с Маитеной, которая, накинув на голову вуаль и прихватив молитвенник, куда-то торопилась – не иначе к мессе. Девушка извинилась и посторонилась, давая Сильви пройти, но при этом умудрилась сунуть ей в руку записочку. Отойдя на приличное расстояние, Сильви развернула ее и прочла:
«Умоляю, госпожа, приходите в часовню Милосердных Братьев...»
Сильви отказалась от мысли прогуляться. Она еще раньше приметила вблизи церкви приют для паломников, держащих путь на Компостелу вдоль морского берега, и сейчас, повернув туда, размышляла, правильно ли выбрано место для встречи: ведь сейчас приют переполнен людьми – как паломниками, так и просто бродягами, ожидавшими королевской свадьбы и сопровождающей ее раздачи обильной милостыни.
В часовне горели бесчисленные свечи, сотни голосов произносили молитвы. Маитена стояла на коленях чуть в стороне от остальных молящихся, рядом с баптистерием. Преклонив колено с ней рядом, плечо к плечу, Сильви прошептала:
– Для чего вы меня звали?
Маитена подняла на нее свои прекрасные карие глаза, полные слез.
