сохранил здоровую привычку подслушивать у дверей, говорило о том, что не так уж он и изменился, как говорил.
– Отчего же вы тогда убежали от меня там, в церкви? Когда-то ведь мы были друзьями...
– Мне кажется, что это было очень-очень давно...
– Прошло всего два года, Баттиста, – возразила молодая женщина. – Это не так уж много!
Она замолчала и стала выразительно смотреть на настоятеля. Он понял, что в его присутствии она больше ничего не скажет, и решил с достоинством уйти.
– Вы найдете меня в часовне, сын мой, – тихо проговорил он. – Я буду молиться о том, чтобы господь избавил вас от козней грешного мира.
– Благодарю вас, отец, но надеюсь, что с божьей помощью найду силы, чтобы самому справиться с ними! – откликнулся Баттиста.
– Странно слышать это, – резко заметила Фьора, – не помню, чтобы когда-нибудь я вам расставляла ловушки!
– Знаю, донна Фьора, и прошу прощения, если я вас обидел... но прежде я никогда не слышал от вас ни слова лжи!
– А в чем я солгала? Когда?
– Только что, упомянув в разговоре одно лицо... Разве вы не сказали, что приехали из Рима? Вы – из Рима? Что вы там могли делать?
– Вам придется еще раз извиняться, Баттиста! Я, правда, еду не прямо из Рима, но мне пришлось там пробыть не по своей воле в течение нескольких месяцев. Иначе где бы я могла встретить вашу кузину Антонию?
Внезапно прихлынувшая к щекам кровь на какое-то время превратила молодого послушника в прежнего милого юношу, его черные глаза засияли, но это продолжалось недолго.
– Антония! – вздохнул Баттиста. – Она все еще помнит обо мне?
– И гораздо сильнее, чем вы предполагаете.
– В это так трудно поверить! Я узнал, что ее хотят выдать замуж...
– Ваши сведения сильно устарели. Сейчас Антония носит имя сестры Стефании и находится в монастыре Святого Сикста, где мы встретились и подружились.
– Антония – в монастыре? Это немыслимо! – воскликнул изумленный юноша.
– А мыслимо ли видеть вас в этой одежде? Могу добавить, что в монастырь она ушла не по своей воле. Папа римский хотел выдать ее за одного из своих племянников, Леонардо, самого гнусного типа из этой семейки. Она выбрала монастырь. А отец Антонии, для того чтобы смягчить гнев папы, был вынужден расстаться с большей частью ее приданого. Скажу еще, что она до сих пор не приняла монашеский постриг, и только от вас зависит, согласится ли она на это когда-нибудь... Сюда я приехала по ее просьбе!
Отойдя от Фьоры на несколько шагов, Баттиста прислонился к невысокой ограде вокруг креста, как бы ища защиты под его сенью. Он еще сильнее побледнел, и молодая женщина ощутила безграничную жалость к этому вконец запутавшемуся мальчику.
– Вы ей писали прежде? – осторожно спросила она. – Отчего же перестали?
– Я перестал писать, когда узнал, что она собирается замуж! Я ее... очень любил и не захотел, чтобы между нами что-то сохранилось. Мне казалось, что так будет намного легче, и какое-то время так и было. Пока был жив монсеньор Карл, все шло по-другому, рядом с ним все было проще, особенно прекрасные мечты о рыцарстве. Та жизнь была как раз для меня, и я был почти счастлив. Затем появились вы, и наступили совсем прекрасные дни...
– Вы ей писали в то время и сообщили про меня? – спросила Фьора.
– Да, – кивнул Баттиста. – Я перестал ей писать почти сразу после вашего появления. От Антонии больше ничего не было, и я решил, что она вышла замуж. Почему же она мне ничего не сообщила?
– Может быть, потому, что вы слишком горячо воздавали мне похвалы? Какая же это непростительная глупость, мой дорогой!
– Но я совершенно искренне верил в то, о чем писал! Вы завладели моими помыслами и... моим сердцем! На какое-то время... – признался юноша.
– А Антония подумала, что это серьезно, в этом-то и состоит ваша глупость: ведь она вас любит, любит всей душой, а она из тех, кто любит только один раз в жизни!
Уже не пытаясь скрыть своих чувств, молодой человек зарылся лицом в ладони. По вздрагивающим плечам Баттисты Фьора догадалась, что он плакал, и подошла к нему. У нее появилось желание обнять его и успокоить, как несчастного ребенка, но она не посмела: Баттиста сильно изменился, и такой жест мог его обидеть.
– Если я правильно поняла, – прошептала она, – вас привело сюда ужасное недоразумение. Ведь вы тоже ее любите?
– Я уже ничего не понимаю. Знаю только, что в том проклятом январе я потерял моего господина, а сам остался жив, и вас тоже потерял... Для меня это было слишком, а поездка в Рим очень пугала меня.
– Почему вы не захотели увидеться с вашим отцом?
– Все из-за того же. Вернуться в этот отвратительный город... А что бы я там стал делать?
– Вы могли бы сражаться, как и остальные, – напрямую ответила Фьора, решив не щадить чувств юноши. – Вечная война между Колонна и Орсини стала тем более опасной, что Орсини пользуются полной поддержкой папы! Ваш дворец дель Вазо был отдан вопреки всем законам одному из племянников Сикста IV, и я слышала, что сам он решил разделаться с вашим дядей, который чем-то не угодил ему.
– Боже! – Баттиста был искренне поражен. – Я ничего этого не знал!
– Вы бы все узнали, если бы согласились принять своего отца. Неужели вы так любите бога, что согласны навечно остаться в этой крысиной норе? Отсюда вам не будет выхода, если вы примете монашество, а когда-нибудь вам придется это сделать. Тогда закончатся ваши романтические молитвы над прахом Карла Смелого! Да и оставят ли его здесь?
– Вам что-нибудь об этом известно? – пробормотал Баттиста и побледнел как смерть.
– Мне известно только то, что болтают на улицах и в трактирах Брюгге, откуда я сейчас приехала. Герцогиня Мария делает все возможное, чтобы получить у герцога Рене тело своего отца и похоронить его в монастыре Шапмоль, рядом с Дижоном.[6]
– Вы были в Брюгге? Значит, донна Фьора, вы много путешествуете?
– Гораздо больше, чем хотелось бы! Я действительно была в Брюгге, потому что встретила Великого Бастарда Антуана, который сообщил мне, что видел моего супруга в Новый год у герцогини. Я ищу Филиппа уже несколько месяцев! Я была и в Авиньоне, а теперь просто не знаю, что делать, и еду наудачу в Селонже, чтобы попытаться найти хотя бы какой-то след... Но оставим этот разговор! Я приехала поговорить о вас, а не о себе. Вы хорошо поняли все, что я вам говорила? Колонна нужны силы, а Антонии нужны вы! И я не перестану повторять, что она вас любит!
Баттиста поднял на Фьору глаза, в которых застыло страдание, но в молодой женщине опять проснулась надежда, особенно когда он спросил:
– А она... все еще поет?
– Только похвалы господу. Ее голос – это украшение монастырского хора, но мне кажется, что она с большим удовольствием стала бы напевать колыбельные песни вашим детям.
На этот раз послушник покраснел, как мак, и отвернулся.
– Благодарю вас, донна Фьора, за то, что вы взяли на себя труд приехать сюда. А сейчас не могли бы вы оставить меня одного? Я хотел бы помолиться, подумать.
– Это так естественно, а я буду тоже молиться, чтобы господь вразумил вас и направил на верный путь. Может так случиться, что мы больше никогда не увидимся, и я хочу сказать, что очень люблю вас, Баттиста Колонна!
– Я начинаю в это верить. Чуть не забыл! А где вы остановились в этом городе?
– Все там же. В доме Жоржа Маркеза. И собираюсь пробыть там еще пару дней.
– Хорошо.
Ничего не добавив, Баттиста опустился на колени перед распятием и, спрятав лицо в ладонях, погрузился в глубокую молитву. Фьора смотрела на него несколько секунд, а затем бесшумно вышла из мрачной комнаты.
