белые год за годом возвращались в одни и те же районы и, пока находились здесь, эксплуатировали одни и те же участки. Доказав подобные повторы схемы, он открыл бы новую область исследований по навигационным способностям и по матрицам памяти больших белых акул.
По крайней мере, до тех пор, пока для изучения оставалось хоть какое-то количество больших белых акул.
— Она снова пошла вниз, — крикнул Длинный из каюты.
— На мой вкус, дама очень непостоянная, — разочарованно произнес Чейс.
Он посмотрел на берег. Лодка находилась на траверзе мыса Напатри, Уотерборо остался прямо за кормой.
— Куда теперь?
— Похоже, она собралась к Монтоку. Но без особых намерений. Прогуливается.
Чейс прошел в каюту, повесил камеру и вытер со лба пот.
— Хочешь сандвич? — позвал он Макса.
— Только не тот огромный с сардинами и луком.
— Нет, я припас тебе с ореховым маслом и джемом.
— Открой мне пиво, — попросил Длинный, глядя на часы. — На часах — девять пятнадцать, но это ничего не говорит о том, какое время на самом деле. — В течение последних сорока часов они спали нервными четырехчасовыми сменами. — Брюхо мне говорит, что сейчас как раз пить часов пиво минут.
Чейс шагнул к трапу, ведущему в проход, но лодка вдруг накренилась — раз, потом другой — и остановилась. Нос задрался вверх, корма резко опустилась.
— Что за черт? — спросил Чейс. — Ты на что-то наткнулся?
— На стофутовой глубине? — Длинный посмотрел на эхолот. — Сомневаюсь.
Двигатель работал с напряжением. Они услышали звук, словно жалобно запищала растягиваемая резина, а потом телевизионный монитор и индикатор сигналов медленно поползли назад на стойках. Соединительный кабель в дверном проеме туго натянулся.
— Реверс! — закричал Чейс и побежал к двери. Длинный переключил машину на задний ход; кабель обвис и опустился на палубу. Выскочив из каюты, Чейс увидел, что бухта кабеля в резиновой изоляции исчезла — триста футов ушли за борт.
— Фал, должно быть, оборвался, — констатировал он. — Приемник излучения зацепился за что-то на дне.
Чейс взял кабель и начал вытягивать, а Макс складывал бухту на палубе позади него. Когда кабель снова натянулся, Саймон начал дергать его, тянуть вправо-влево, стравливать и снова натягивать. Проку не было: приемник что-то надежно удерживало.
— Не могу понять, за что он зацепился, — произнес в раздумье Чейс. — Внизу нет ничего, кроме песка.
— Возможно, — отозвался Длинный. Он перевел двигатель на холостой ход, оставив лодку дрейфовать, и присоединился на корме к Саймону и Максу; забрал у Чейса кабель и стал щупать его кончиками пальцев, как будто пытаясь расшифровать сообщение, заключавшееся в дрожании проволоки:
— Норд-ост на той неделе… Полтора дня ветра в сорок узлов поднимут со дна всякую дрянь. Песок поползет. Может быть что угодно: скала, чей-то утопленный автомобиль.
— А может — затонувшее судно, — подсказал Макс. Чейс покачал головой:
— Только не здесь. Все обломки в этом районе у нас нанесены на карту. — Он повернулся к Длинному: — Баллоны на борту есть?
— Не-а. Я не собирался нырять.
Чейс прошел вперед, в каюту, и выставил шкалу эхолота на наибольшую чувствительность. Вернувшись, он держал маску и трубку.
— Тридцать метров, — сказал он. — Девяносто пять футов, плюс-минус.
— Ты хочешь нырнуть за приемником? — спросил Длинный недоверчиво. — Без акваланга? У тебя крыша поехала?
— Надо попробовать. Я уже нырял на девяносто футов.
— Только с аквалангом — тебе не восемнадцать. Черт побери, Саймон, да ты выпадешь в осадок, если попробуешь нырнуть хотя бы на сорок футов.
— Может, ты попробуешь?
— Ни в жисть. Страна уже получила достаточно трупов краснокожих.
— Тогда у нас проблема. Черт побери, я не горю желанием потерять на три тысячи зеленых кабеля и еще приемник за три тысячи.
— Поставь буй, — предложил Длинный. — Возьмем баллоны и вернемся.
— К тому времени мы окончательно потеряем акулу.
— Возможно… Но не потеряем тебя.
Чейс колебался, все еще испытывая искушение нырнуть за датчиком или, по крайней мере, достаточно глубоко, чтобы увидеть, что застопорило прибор. Ему хотелось узнать, может ли он еще нырять на такую глубину. Юнцами они с Длинным без акваланга доставали дно там, где оно не просматривалось с поверхности, плавали вокруг обломков старых рыбацких лодок, воровали омаров из ловушек, установленных в щелях подводных скал. Но Длинный был прав: он уже не подросток, способный гулять всю ночь и плавать весь день. Может, он и достигнет дна, но никогда не вынырнет. При кислородном голодании у него выключатся мозги и он потеряет сознание: если повезет — у поверхности, если нет — глубже.
— Поговори с ним, — обратился Длинный к Максу. — Скажи ему, ты не для того сюда ехал, чтобы забрать папочку домой в ящике.
Макс вздрогнул от грубого натурализма Длинного, потом положил ладонь на руку отца и попросил:
— Двинем отсюда, па…
— Хорошо, поставим буй, — улыбнулся в ответ Чейс.
— Мы можем взять баллоны и вернуться, чтобы нырять? — спросил Макс. — Было бы классно.
— А ты умеешь нырять? — Чейс почувствовал болезненный укол ревности, словно то, что Макс научился нырять без него, подчеркивало его отцовскую несостоятельность. — Где ты учился?
— Дома, в бассейне. Грэмпс мне дал несколько уроков.
— А-а, — произнес Чейс с некоторым облегчением. По крайней мере, мальчик в действительности не нырял, он просто готовился к поездке сюда. — Конечно, мы тебя макнем, но начнем, наверное, с меньшей глубины.
Длинный вернулся в каюту отцепить кабель и изолировать разъем с помощью герметика и резиновой ленты. Чейс поднял крышку люка на корме и вытащил желтый резиновый буй восемнадцати дюймов в диаметре с надписью «О. I.»[9], сделанной ярко-красным цветом.
Длинный смотал кабель на плечо, снял насквозь пропотевшую рубашку. Мышцы его огромного торса блестели, будто натертые маслом, перекатываясь под кожей цвета киновари. Росту в нем было шесть футов шесть дюймов, вес — около двухсот двадцати, и если был какой-то жир, то, как говорила его мать, подкладывая Длинному добавки, то только между ушей.
— У-у! — воскликнул Макс, глядя на Длинного. — Рэмбо встречается с Терминатором. Ты тренируешься каждый лень?
— Тренируется? — засмеялся Чейс. — Он делает только два упражнения: ест и пьет. Диета — стопроцентные соленые и жареные жиры. Он — образец вселенской несправедливости.
— Я — мщение Великого Духа, — заявил Длинный Максу. — Он должен как-то расплатиться за пять столетий гнета белых.
— Поверь ему, — сказал Чейс, — и с таким же успехом можешь поверить в сказочных гномов. Его Великий Дух — Рональд Макдональд.
Макс расплылся в улыбке. Ему это нравилось: разговор мужчин, разговор взрослых, и они принимали
