— А не может она есть их целиком, а панцири выплевывать? Отрыгивать?
— У акулы желудочный сок как аккумуляторная кислота. Ничего бы не осталось.
— Тогда не понимаю, — удивился Уэббер.
— Я тоже, но кто-то, черт побери, съел тысячи креветок, содрав панцири. Давай-ка еще посмотрим.
Пилот развернул аппарат и двинулся по следу из панцирей. Скользя в нескольких футах над дном, он направил прожекторы вниз.
Батискаф медленно продвигался, делая не более двухсот футов в минуту, и спустя некоторое время монотонное жужжание мотора и неизменно пустынный пейзаж стали гипнотизировать. Уэббер почувствовал, что его взгляд начинает туманиться, и потряс головой:
— Что мы ищем? — спросил он.
— Не знаю, но думаю, как обычно в таких случаях, — некий ключ, который приведет к чему-то, чего не могла создать природа. Какую-нибудь прямую линию… или правильный круг… Что-то симметричное. В природе чертовски мало симметричного.
И всего лишь через несколько секунд Уэбберу показалось, будто на границе светового круга он заметил что-то странное.
— Вон там, — сказал он. — Не совсем симметрично, но и естественным не выглядит.
Пилот повернул аппарат, и, когда свет скользнул по дну, на ковре из рыхлого ила возникла груда искореженного черного металла. Форму ее невозможно было распознать: некоторые части, видимо, раздавлены, другие — разорваны и скручены.
— Похоже на кучу хлама, — уточнил Уэббер.
— Ну да, но какого? Что это было?
Пилот передал свое положение на второй батискаф, а потом опустился: днище аппарата легло на ил.
Металлическая груда простиралась в стороны слишком далеко, и прожекторы не могли осветить ее полностью. Пилот сфокусировал все десять тысяч ватт на одном ее конце и начал перемещать луч фут за футом, изучая каждую новую часть и, словно при сборке картинки-загадки, пытаясь совместить их, чтобы получилось объяснимое целое.
Уэббер не предлагал помощь, зная, что не в состоянии сделать что-либо полезное. Он фотограф, а не инженер. По его представлениям, эта куча стали с равным успехом могла оказаться локомотивом, колесным пароходом или самолетом.
Пока Дэвид ждал, он почувствовал страх перед возвращением. Они находились в этой штуке уже пять часов; по крайней мере еще три часа потребуется, чтобы вернуться на поверхность. Он замерз, проголодался и хотел отлить; а больше всего ему необходимо было двигаться, делать что-то. И убраться отсюда к черту.
— Давай забудем про все это, — предложил он, — и всплывем.
Перед тем как ответить, пилот выдержал долгую паузу. Наконец он повернулся к Уэбберу и сказал:
— Надеюсь, у тебя осталось достаточно пленки.
— Зачем?
— А просто мы нашли кое-что денежное.
6
Пилот вызвал второй батискаф и поставил его в пятидесяти ярдах от себя, за устланным обломками местом. Четыре прожектора выдавали вместе двадцать тысяч ватт, и они могли видеть участок почти целиком.
— Ну? — ухмыльнулся пилот.
— Что ну?
— Ну, что это?
— Откуда мне знать, черт побери? — отрезал Уэббер. — Послушай, я замерз, устал и хочу выпрямиться. Сделай одолжение, прекрати…
— Это подводная лодка.
— Точно? — Уэббер приник к иллюминатору. — С чего ты решил?
— Смотри, — показал пилот. — Руль глубины. И вот, это должна быть труба шнорхеля[3].
— Ты думаешь, атомная?
— Нет, не думаю. И даже уверен, что нет. Похоже, она стальная. Смотри, как окисляется — очень медленно, ведь на глубине почти нет кислорода, но все же окисляется. К тому же она невелика, и кабели дерьмовые, древние. Кажется, мы имеем дело со Второй мировой войной.
— Второй мировой?
— Ага. Но попробуем подойти поближе. Пилот что-то сказал в микрофон, и по команде батискафы почти незаметно поползли навстречу друг другу, приподнявшись над грунтом лишь настолько, чтобы не цеплять ил.
Осталось восемьдесят шесть кадров, и Уэбберу пришлось снимать экономно. Он пытался представить, как выглядела эта груда обломков до катастрофы, но разрушение было настолько полным, что он не понимал, каким образом кто-то может узнать в этом отдельные части корабля.
— Где мы? — спросил он.
— По-моему, над кормой, — ответил пилот. — Лодка лежит на левом борту. Эти трубы, должно быть, кормовые торпедные аппараты.
Они миновали одно из палубных орудий, и, поскольку оно действительно на что-то походило, Уэббер истратил пару кадров.
Подойдя к зияющей ране в борту корабля, они увидели на иле в нескольких футах от пробоины пару туфель, как будто ждущих, когда их снова наденут на ноги.
— Где парень, который их носил? — заинтересовался Уэббер, снимая туфли в разных ракурсах. — Где тело?
— Должно быть, съели черви, — произнес пилот. — И еще крабы.
— Кости и все остальное? Черви едят кости?
— Нет, но море ест. Глубина и холодная соленая вода растворяют кости… Химия. Море ищет кальций. Раньше я хотел, чтобы меня похоронили в море, но теперь — нет. Мне не нравится идея стать ленчем для этой погани.
Приблизившись к носу подлодки, они увидели еще несколько распознаваемых предметов: котлы из камбуза, раму от койки, радио. Уэббер все сфотографировал. Он наводил одну из камер, когда на границе поля зрения заметил нечто похожее на букву алфавита, выписанную на стальной плите.
— Что это? — спросил он.
Пилот развернул батискаф и медленно двинулся вперед. Глядя в иллюминатор, он вдруг бросил:
— Есть! Мы опознали ее.
— Правда?
— Во всяком случае, принадлежность. Это U на обшивке боевой рубки. U-boot[4].
— U-boot? Ты хочешь сказать — германская?
— Была. Но только Богу известно, что она делала так далеко к югу от основных коммуникаций.
Пока пилот понемногу продвигал батискаф к носу подводной лодки, Уэббер снял букву U в разных ракурсах.
Когда они достигли носовой оконечности, пилот выключил мотор, и батискаф завис.
— Вот почему она утонула, — пояснил он, концентрируя свет на огромной дыре в палубе. — Ее раздавило.
