вызывал почтения у проявивших расторопность слуг. И Шторм, как будто почувствовав людское пренебрежение к звериному братству, забил передними ногами, заржал, высоко вскидывая гордую голову и тряся гривой.
«Кочевники привыкли уважать своих коней, — отправила Даяна сыну мысленное послание. — Шторм ненавидит принуждение, терпеть не может безоговорочную власть людей. Он друг, соратник, а не слуга».
«Как, впрочем, и наш Кавалер, — добавил легис. — Эти звери поняли друг друга».
Настороженные странным поведением животного слуги столбами застыли у ворот денника, кто-то протянул им лассо, но Зафс остановил эти приготовления взмахом руки. Отодвинул непонятливых конюхов с дороги и сам вошел в стойло.
Шторм нервно подрагивал лоснящейся черной шкурой, косил на человека выпуклый антрацитовый глаз, но попыток вскинуть передние ноги больше не делал. Его бархатистые ноздри с шумом втягивали и выпускали воздух, уши ловили каждый звук, конь привыкал, старался угадать, кто пришел и протянул к нему уверенную руку — друг или просто человек?
— Спокойно, спокойно, Шторм, — поглаживая теплую упругую шкуру, приговаривал Зафс. — Я друг, приятель, ты мне нужен…
Зафс бормотал ласкающие слух коня приветствия и через Кавалера пытался подключиться к его сознанию.
«Нам надо стать единым целым, — внушал он черному как уголь скакуну. — Ты будешь моим продолжением, моей опорой, ногами, телом…»
Конь ласково всхрапнул, тряхнул гривой и вдруг, сделав шаг навстречу, положил на плечо легиса тяжелую крупную голову. Зафс обнял скакуна за шею, поцеловал в упругую щеку и, потрепав за гриву, отпустил.
— Я сам оседлаю Шторма, — сказал он людям.
Под недоумевающими взглядами слуг Шторм принял седло, спокойно позволил надеть на себя упряжь — память легиса хранила и не такие специфические манипуляции — и стоял не шелохнувшись, пока Зафс не запрыгнул ему на спину.
Послушный каждому движению руки седока, конь сделал несколько кругов по площади возле конюшен — то, замеляя бег, переходил на рысь, то, галопируя, гарцуя, вдруг замирал как вкопанный. Невероятной красоты породистый рысак приковывал взгляды и заставлял людей причмокивать от восхищения.
— Каков чертенок! — потирая руки, басил конюший. — Я знал — он станет украшением табуна!
А Кавалер, чинно сев на невысокий деревянный столбик ограды загона, блаженно щурил желтые глаза. Он чувствовал каждый порыв, каждое нетерпеливое желание брата зверя и был доволен вдохновенной работой рысака.
Даяна искоса поглядывала в сторону кота, застывшего на верхушке бревна наподобие полосатого пограничного столбика, и чувствовала, как зверька распирает от гордости. Ментальных способностей леди Геспард не хватало, чтобы присутствовать в круговом обмене между животными и легисом. Она могла лишь догадываться о работе, которая идет сейчас под полосатой шкуркой.
А вот ее сын… Ее сын без всякого напряжения улавливал на приличном расстоянии эманации зверька и через него отдавал приказы коню на понятном для интеллекта скакуна зверином языке.
И кот гордился. Сидел пограничным столбиком, довольно раздувал упитанную шею и блаженно щурился.
Леди всегда понимала, что маленький шпион не может любить ее сына так же безоговорочно, как любит его мать. Кот ненамеренно, но постоянно был насторожен по отношению к легису-телепату, поскольку Зафс принадлежал миру, противоположному силам, создавшим самого Кавалера. По большому счету четырехлапый друг и сын леди Геспард — враги. С приглядкой держащие нейтралитет. Но сегодня, сегодня Зафс по-настоящему расположил к себе кота. Легис спокойно распахнул сознание, впустил, как ни крути, шпиона внутрь себя и доверился зверю.
Что там, в глубине сознания, увидел кот, Даяна не знала. Но, судя по довольно прищуренным глазам, это
И надо сказать, что многие из свидетелей покорения азартного, бешеного Шторма взирали на Зафса с большей приязнью, нежели раньше. Конюхи одобрительно прищелкивали языками, дворцовая прислуга, пробегая по двору конюшни, замирала, и кто долго, а кто на секунду оставался полюбоваться великолепным наездником, оседлавшим изумительного коня.
Многие. Но далеко не все.
Когда Зафс под рев трибун выехал на арену для церемонии приветствия, гримаса бессильной ярости исказила лицо Шыгру. Конь был великолепен! Сегодня ночью Кронхам подсыпал лучшим скакунам герцогской конюшни траву, вызывающую у лошадей беспричинные припадки паники. Любой из образцовых рысаков сегодня был бы непослушен и пуглив.
Но Зафс… Он выбрал не «порченого» скакуна, не тихую примерную лошадку, что не в силах соперничать с боевым конем противника, он предпочел того, кто не был как следует объезжен! Шторм даже не рассматривался как вероятный выбор брата колдуньи! Он — дикий! Он — упрямый! Он — гордый до самозабвения… Кронхам близко не подходил к его кормушке.
И духи… Они сегодня не ответили на вызов колдуна. Исчезли, сгинули, будто и не существовали…
Когда горячий черный конь склонил колено перед трибуной леди Гунхольд, приветствуя надменную лесную ведьму, Шыгру чуть не прокусил себе губу от злости. «Циркач! Фигляр! Мертвец. Тебе осталось жить три дня».
Противник Зафса, мощный, закованный в броню воин, откинул забрало шлема, украшенного плюмажем из лисьего хвоста, и, почти не скрывая усмешки, смотрел на едва прикрытого железом молодого соперника. Его гнедой конь вряд ли смог преклонить колено перед трибуной герцога: попоны, прикрывающие бока коня, немало весили, плюс неповоротливый седок в латах. Конь мог бы рухнуть на одно колено, но вот подняться — это вряд ли.
И рыцарь только улыбался, глядя, какое шутовское представление затеял самоуверенный юнец. Юнец, вооруженный тонкой, хоть и острой пикой, мечом, похожим больше на обоюдоострую рапиру, и небольшим овальным щитом. Оружие и его владелец показались несерьезными старому рубаке Вальмиру…
Противники погарцевали перед зрителями, разъехались на противоположные стороны арены, и герольд басистым рыком трубы возвестил о начале поединка. Их кони резво взяли с места, поединщики перекинули копья наперевес, толпа взревела и затихла.
Копыта лошадей, срывая дёрн с арены, вгрызались в землю, рвали ее с безжалостностью жадных, кусающих зверей, а седоки, упруго оседлав их спины, казалось, уже были готовы принять на грудь удар копья. Оба противника сидели прямо, и Зафс, прикрытый лишь щитом, пожалуй, вызвал жалость у большинства из зрителей. Юнец, тростинка против кряжистого дуба…
Но вот когда конские морды уже почти соприкоснулись, а тяжелая рыцарская пика уже почти коснулась овального щита, произошло невероятное. Юнец упал. Но не на землю, а просто «вышел», ускользнул из-под удара нацеленного копья и на долю секунды пропал из поля зрения.
Зафса не сковывали тяжелые латы. Уклоняясь от удара, он повернул не в сторону противоположную противнику, а рухнул вниз, в ущелье между конскими боками, и опешивший, растерянный противник почувствовал, как крепкие руки одним движением вытаскивают его ногу из стремени.
Что было далее, показалось Вальмиру еще более невероятным. Зафс стремительно «вынырнул» из ущелья, произвел мощнейший толчок по корпусу, и рыцарь, совершенно не веря происходящему, полетел на землю.
Зафс выбил рыцаря из седла — голыми руками. Он бил не в грудь, а в бок — при этом успев освободить ногу противника из стремени, — и воин, грохнувшись оземь со всего размаха, замер. В полной тишине — трибуны, не ожидавшие столь быстрой развязки, безмолвствовали — Зафс спрыгнул с лошади и
