навстречу и некоторое время не говорить о нем никому?
– Могу, – ответила она. – Как долго, по-вашему? Мне бы хотелось рассказать эту историю моим друзьям.
– Не навсегда, но некоторое время понадобится сохранить дело в тайне. Возможно, несколько месяцев. Вас бы это устроило?
– Я умею хранить секреты намного дольше, капитан Бейкер.
– Значит, я могу позвонить вам, когда узнаю, мисс Хопсон?
– Увы, у меня нет телефона, капитан. Вам придется прислать записку или прийти. Я почти всегда здесь.
Я с одобрением кивнул, повернулся и вышел из мастерской в темный январский вечер.
Вернувшись к себе в гостиницу, я обнаружил под дверью записку от Адрианы, где говорилось, что она ждала меня столько, сколько смогла. Ей удалось кое-что узнать, но она не сможет поговорить со мной до следующего утра. Завтра до обеда она будет дома.
Я позвонил Конан Дойлу по номеру, который он мне дал. После трех гудков трубку взял дворецкий, сказавший, что сэра Артура нет дома. Я оставил свое имя и попросил перезвонить. Меня заверили, что хозяин непременно будет уведомлен. Действительно, через полчаса мой телефон зазвонил.
– Бейкер слушает.
– У вас есть новости, Чарльз? – немедленно спросил сэр Артур.
– Да. Я встречался с Мэри Хопсон. Она знает как Уикем, так и Гассмана и согласна отправиться со мной на встречу.
– Отлично, мой мальчик. И это всего за один день! Я сделал несколько звонков. Завтра один мой друг станет изыскивать способ, чтобы вы могли пройти в тюрьму Холлоуэй неофициально, без каких-либо записей. Он ожидает подтверждения не позже чем во вторник, и мы попытаемся устроить визит в среду.
– Он знаком с начальником тюрьмы?
– Как раз наоборот. Встреча будет подготовлена на уровне надзирателей. Если это вообще возможно устроить, в деле будет очень немного участников. Кое-кто получит известную сумму. Вы войдете незамеченными. Не останется ни свидетелей, ни записей.
– Мне немного знаком этот метод, – сказал я. – Во время войны мне случалось примерно так пересекать границу.
– И после войны, держу пари.
– Теперь я пересекаю границы с обыкновенным паспортом, – сказал я. – Впрочем, я не собираюсь оспаривать ваше убеждение. Но вы излишне романтизируете мой образ.
– Романтизировать образ – это то, что у нас, писателей, получается лучше всего, Чарльз, – сказал он со смехом. – Итак, кажется, мы сдвинулись с места. Каков следующий шаг? – спросил он.
– Завтра я навещу остальных двоих из списка. Могу также собрать побольше информации о Мэри Хопсон. И постараюсь узнать что-нибудь о Гассмане через мои связи в медицинском мире. Чем больше мы будем знать до похода в тюрьму, тем лучше. – Я решил, что не стоит говорить ему, что связи в медицинском мире на самом деле принадлежат Адриане.
– Именно! Позвоните мне завтра вечером после девяти. И вообще, звоните в любое время, если узнаете что-то новое.
– Спокойной ночи, и удачи с тюремной системой!
Я включил обогреватель, прежде чем снять пальто. Потом поискал на кухне и остановил выбор на хлебе, сыре и половине бутылки бургундского. За едой я вспоминал то немногое, что узнал.
Я набросал для себя небольшую схему из кругов и стрелок. Хопсон, первая в списке, сказала, что знала доктора Гассмана, Хелен Уикем и Роберта Стэнтона, но не Лизу Анатоль. Теперь появился еще и некий доктор Таунби, также знавший их всех. Хорошо бы проверить и его.
Что касается письма и альбома, они представляли настоящую загадку. Записка от мертвого доктора о рисунках мертвого сумасшедшего – и о другой сумасшедшей, которой скоро предстоит умереть. Безумие, неразборчивость в связях, убийство, привидение – что еще может обнаружиться?
Глава 7
В девять утра понедельника, когда я прибыл в отделение Ассошиэйтед Пресс, суматоха была еще сильнее обычного. Из Белого дома пришли слухи, что голосование в сенате Соединенных Штатов снова приведет к тому, чтобы отклонить предложение присоединиться к Лиге Наций. А Германия, судя по всему, не выплатит Франции в срок очередной транш по репарациям.
Я занялся работой над пачкой непереведенных немецких пресс-релизов из Мюнхена. Самыми неприятными оказались вырезки из «Фолькише Беобахтер». Газетой владела и использовала ее как средство пропаганды сравнительно новая баварская политическая партия – Национал-социалистическая немецкая рабочая партия. С июля численность и влияние нацистов (как их называли для краткости) стремительно росли. У них уже имелась собственная небольшая армия, так называемые штурмовые отряды. Газетные вырезки были полны ненависти, особенно по отношению к евреям.
В результате лишь в половине одиннадцатого нашел время позвонить Адриане. Я сумел устроиться у телефона в пустом кабинете, чтобы поговорить конфиденциально, и застал ее, как раз когда она собиралась уходить.
– Я не могу долго говорить, Чарли, но мы делаем успехи. Я узнала, что одна моя старая подруга работает как раз в «Мортон Грейвз». Вчера вечером я ей звонила. Она работала там и до войны.
– Она знала Гассмана или еще кого-нибудь из наших? – спросил я.
– Всех. Гассман, кстати, действительно умер. Она видела его тело в кабинете, где его обнаружили. Если ей верить, она не пролила ни слезинки. Она сказала, что он был спесивым мерзавцем, обращался с персоналом как с собственностью, а с пациентами – как с лабораторными мышами. И она знала Хелен Уикем – сказала, что та была довольно мила. Ходили слухи – весьма пикантные, – что Гассман Весело проводил время с Уикем и другими пациентками за закрытыми дверями, но Анна не уверена, что им стоит верить.
– Что-то сомнительно. Тогда этому человеку было уже за семьдесят, – сказал я. – С другой стороны, я полагаю, что большинству мужчин в этом возрасте понравилась бы мысль о том, что они способны на подобные… вольности.
Адриана не обратила внимания на это замечание и вернулась к сути;
– Однако это не самые подозрительные события из времен Гассмана. С его именем связывали один смертельный случай.
– И что за случай?
– Была убита пациентка, которую должны были выписать. Перед убийствам над ней надругались.
– И доктор Гассман оказался в это как-то вовлечен?
– В ночь убийства он находился в больнице. Следов взлома не было. Все пациенты были заперты в своих палатах и не могли совершить убийство, если только кто-то не выпустил одного из них и затем снова не запер в палате. Так что не оказалось ни одного реального подозреваемого.
– Видимо, это сделал доктор Гассман, – сказал я.
– Скорее всего, – согласилась она. – Моя подруга знала также Роберта Стэнтона, но она говорит, что тот не мог знать доктора Гассмана, потому что попал в больницу после смерти доктора. Она помнит Мэри Хопсон и Лизу Анатоль. Она утверждает, что Анатоль не могла знать ни Гассмана, ни Хопсон…
– Это странно. Я ожидал услышать, что все трое из списка знают друг друга, – прервал ее я. – И разумеется, Гассмана.
– Все еще более странно, Чарльз. Моя подруга говорит, что Лиза Анатоль никак не могла быть знакома с Хелен Уикем! Зачем же кому-то нужно посылать на встречу с Уикем чужого ей человека? Как эта Анатоль могла очутиться в списке, если не знала ни Уикем, ни Гассмана?
– Действительно, как? Зачем включать в список кого-то, не знакомого с Уикем? Это весьма любопытно. Кстати, как вы все это узнали от вашей подруги? Я-то думал, Что ваша легенда состоит в том, что вы
