был адский. А когда мы запаслись тостами с готовыми бобами и чайником чаю, то Говард сказал:
– Я намерен за это взяться. Разумеется, может быть и провал, однако может быть и успех. Если успеха не будет, что скажешь?
– Ничего не скажу, – сказала я. – Оставляю все это тебе.
Он поцеловал меня за это. Потом закрыл глаза, как бы от боли, и начал перечислять имена лошадей:
– 1936, Ньютаунский Форд. 1937, Солитер. 1938, Папагено. 1939, Наставник. – Это были победители манчестерского гандикапа. – 1954, Покинутый. 1955, Стремительный. 1956, Парень из Трентэма. 1957, Голосистый. – А я проверяла имена по книжке, и он, разумеется, был абсолютно прав. Мне приходилось все время напоминать себе: это не ум, Говард просто таким уродился. Молодой человек из «Дейли уиндоу» назвал это дефектом, так оно и было на самом деле. Потом Говард сказал: – Теперь пора переходить к завтрашним участникам. – А потом прочитал список в газете, и уже просто всех знал, вот так вот, так как сразу сумел перечислить. А потом говорит: – Теперь трудное дело. Теперь мне надо вообразить эту самую «Энциклопедию Коупа для любителей скачек» за будущий год. Теперь мне надо закрыть глаза и увидеть вот эту страницу со всеми победителями разных лет, а в конце списка победителя этого года.
– Ох, это сумасшествие, – говорю я. – Просто полное безумство.
– Всё безумство, – сказал Говард. – Сумасшествие, и безумие, и одна пакость. Только это недолго продлится. – Потом крепко зажмурил глаза, сделал типа попытки. – Ничего хорошего, – сказал он. – Просто ничего не вижу. – И весь вечер пытался и так ничего не увидел. Видел только прошлогоднего победителя в конце страницы и без конца ругался, бедный котик, потому что ему не давали увидеть победителя этого года.
– Брось пока, – говорю я. – Дай мозгам отдохнуть. Не старайся заставить. Заставлял мужик свинью, а она сдохла.
– Чего он ее заставлял делать?
– Не знаю я. Просто так говорят. Брось, давай телик посмотрим. – Я включила ТВ, и мы сели смотреть, Говард очень мрачный. Шел в тот вечер один старый фильм, очень плохой, про войну в пустыне, мужчины насвистывают «Лили Марлен», танки, противотанковое оружие, Роммель, очень скучно и старомодно. Я хочу сказать, хватит нам своих проблем и без напоминания о проблемах других людей в прошлые времена.
– Эль-Аламейн,[13] – ни с того ни с сего громко вслух сказал Говард. – Вот оно. Это дает мне подсказку. – Тут он выключил ТВ, начал нашаривать на стене выключатель, сказав: – Теперь надо мне посмотреть, – зажмурился, чтоб лучше видеть, а потом говорит: – Все в порядке. Вот и победитель.
– Который? – спросила я.
– Дальнамейн! – крикнул Говард. – Вижу ясно, как не знаю что, просто черным по белому, в конце страницы. Сказано, Дальнамейн, жокей Дж. Гринуэй. Тренер…
– Плевать на все это, – говорю я. – Сколько ты собираешься ставить?
Он открыл глаза, посмотрел на меня, как на чокнутую, и сказал:
– Много. Всю тысячу.
– Твой букмекер возьмет столько?
– Возьмет, – сказал Говард. – Только обрадуется. Видишь ли, он их распределит по другим букмекерам на случай, если вдруг проиграет. А он, разумеется, проиграет. Только не знает этого. – И начал шебаршить газетами по всему дому, выискивая ставки и всякую всячину. – Аутсайдер, – сказал Говард, – вот кто эта лошадь.
– Ох, поосторожнее, – говорю я. Как бы умоляю. Все это было жуткое сумасшествие, иначе не скажешь, вот именно. – Не ставь сразу столько. Поставь половину. Оставим пять сотен. Риск жуткий.
– Никакого жуткого риска, – сказал Говард как бы высокомерно. – На самом деле это ведь не наши деньги. Я хочу сказать, я их по-настоящему не заслужил. У меня просто такие мозги. Ну, если б дело касалось какого-нибудь старого бедолаги профессора в одних лохмотьях, человека, который читал эти книжки и все про них знает… Но это ведь просто мои мозги, мне это на самом деле не стоило никакого труда. Проиграем так проиграем. На самом деле ничего не потеряем.
С бедным Говардом ничего нельзя было поделать, он все должен быть делать по-своему. Он любил меня всей душой, снова и снова показывал и доказывал это, но должен был делать по-своему то, что знал, по его утверждению; и поэтому я это дело вот так и оставила. В конце концов, завтра снова могу пойти в супермаркет без всяких проблем, Говард тоже вполне способен найти работу, особенно теперь, став таким знаменитым. Даже мог пойти на сцену, Чудо Памяти, как говорится. Не о чем было по-настоящему беспокоиться, но я никак не могла отделаться от мысли, какая это будет потеря, все деньги в трубу вылетят.
На следующее утро Говард ушел рано в своем самом лучшем пальто. Вернулся не раньше середины дня, войдя, как-то мрачно кивнул и сказал:
– Возникли небольшие проблемы, как ни странно может показаться, но теперь все в порядке.
– Значит, все поставил? – говорю я.
– До последнего пенни. – Он снова кивнул.
Ну, в тот день на обед у меня были рыбные палочки, по пять штук на каждого, и я сделала чипсы, но никто из нас особо не ел. В один момент во время обеда Говард вдруг зажмурился и говорит:
– По-моему, там было сказано Дальнамейн.
– Уже слишком поздно, – напомнила я. И заварила чай, очень крепкий.
Скачки были в 1.55, их, конечно, показывали по ТВ, поэтому примерно в 1.30 мы сели перед ним, сердца наши стучали, как бешеные, и я спросила:
– Какую тебе ставку сказали?
