нарезанные в салате, размером с колесо, вот какие большие. Мы также летали в Сан-Франциско, где есть Золотые Ворота и битники, настоящие, причем они там вполне мне понравились. Можно было заказать китайскую еду, точно так же, как в Англии, и в отеле были люди, которые на самом деле никогда не бывали в Нью-Йорке, а ведь они были американцы!
Ну, теперь подошло Рождество, а идея была такая, что к нему мы вернемся в Нью-Йорк. Пока летели в самолете, я закрыла глаза, и попробовала составить про Америку мнение, и обнаружила, что не могу. Про всякие места помнишь одни только мелочи, а именно молоденького парнишку, который продавал газеты и ковырял в носу; девушку, которая переходила дорогу – в Детройте, по-моему, – и у нее сломалась шпилька, так что ей пришлось как бы прыгать на другую сторону. Потом в столовой-заезжаловке в Голливуде, куда заезжают в автомобилях (Говард брал напрокат машину, пока мы там были), один мужчина вылил весь кофе себе на галстук и сказал: «Господи ты боже мой». Потом у одного мужчины, который продал мне пакет гигиенических полотенец в одном аптекарском магазине, были очень плохие зубы, каких не увидишь в кино. Некоторые дома были очень высокие, очень новые, да такие теперь есть и в Лондоне. У меня возникла вот какая мысль: куда 6 ты ни поехал, везде в счет идут только люди, а они вроде везде довольно-таки одинаковые. Наверно, единственный настоящий смысл всех путешествий – узнать, что люди одинаковые. Говорю это, чтобы вам не пришлось тратить на поездки деньги.
Нью-Йорк очень мило приукрасился на Рождество, магазины в декорациях, на тротуарах перед магазинами Санта-Клаусы звонят в колокольчики. И на самом деле был какой-то снег, которого, я уж думала, не увижу до Рождества в Англии. По ТВ, которое мы смотрели однажды вечером в своем номере (Говард оставлял за собой тот самый номер на все время, пока нас не было, жуткая трата денег па самом деле), шла очень хорошая постановка «Рождественской песни» Чарльза Диккенса с артистами, которые говорили с английским акцентом, и у них хорошо получалось. Я начинала очень сильно кукситься, будучи далеко от дома на Рождество, но рождественские покупки мы с Говардом делали по отдельности, как всегда делали в Англии. Говард мне выдал огромную пачку долларовых бумажек, и я ему купила наручные часы, кучу всякой всячины после бритья и халат. Все было очень красиво завернуто в рождественскую бумагу, кругом с ленточками, и у меня возникло ощущение, что, может быть, мы, в конце концов, хорошо проведем Рождество, хоть и далеко от дома. В одном магазине, на Пятой авеню это было, девушка, которая меня обслуживала, вроде бы разговаривала по-английски, и я разузнала, что она в Америке всего меньше года, вышла замуж за американца, который ушел от нее к другой женщине; и хоть она была не из Брадкастера, все равно жила близко, всего за тысячу миль, так как приехала из Бирмингема. Мы хорошо поболтали, пока не подошла женщина, которая как бы отвечала за тот отдел, и предупреждающе на нее посмотрела.
Рождественским утром было полным-полно снегу, звонили колокола, но в церковь мы не пошли. Мы не могли на самом деле, так как оба принадлежали к англиканской церкви, а ведь нечего ждать, чтоб в Америке была англиканская церковь, правда? Наверно, для католиков дело другое. Мы очень порадовались своим подаркам. Говард мне купил сказочные драгоценности – серьги, и ожерелья, и нитку настоящего жемчуга. Потом, когда я выпила так называемый «Мартини» – сплошной джин, – то хорошенько всплакнула из-за того, что не дома, а Говард старался меня утешить. Мне казалось каким-то странным, что мы на самом деле так себя наказываем из-за того, что у нас столько денег, и я сказала об этом Говарду. Он сказал очень странную вещь. Он сказал:
– Жизнь – одно большое наказание, но, слава богу, мы не обязаны терпеть больше, чем пожелаем.
Вечером у нас был рождественский обед, прямо как дома, были танцы с кабаре-шоу, с серпантином и с воздушными шариками, и мы впервые по-дружески общались с людьми. Была там одна пожилая супружеская пара из Спрингфилда, где 6 это ни было, которая приехала в Нью-Йорк, причем, как ни странно, мы знали про Нью-Йорк больше, чем они. Хотя, если подумать, те самые негры из Вест-Индии, что живут в Лондоне, знают про Лондон больше любого англичанина, который просто всю жизнь живет в Брадкастере. Одна твоя принадлежность к какой-то конкретной национальности вовсе не означает, что ты знаешь про собственную страну больше какого-нибудь иностранца. Хотя это странно. Так или иначе, благодаря той самой пожилой паре, мистеру и миссис Мердок, – он, по его словам, занимался недвижимостью, – мы больше почувствовали себя как дома в Америке, чем чувствовали все это время, и вскоре смеялись и шутили с ними. Мы также смеялись и шутили с какими-то молодыми людьми, все немножечко нагрузившиеся, и я танцевала с довольно большим количеством вполне симпатичных с виду молодых мужчин. Позже вечером мы с Говардом сплясали рок-н-ролл, что скоро стало выставочным номером, так как мы всегда его по-настоящему хорошо танцевали, о чем я уже говорила, и люди поднимались на тот самый этаж, просто чтобы на нас посмотреть, и от всего сердца хлопали, когда мы закончили. Мы по-настоящему хорошо провели время.
Поэтому Рождество даже близко не было таким одиноким и странным, как я ожидала, и вот мы приготовились уезжать из Америки, лететь в тепло, которое, по словам Говарда, нас в Вест-Индии ждет не дождется. Я всегда представляла себе эту самую Вест-Индию довольно смутно, никогда не могла точно сказать, где она. Но взглянула на карту в летевшем на юг самолете, и с настоящим изумлением поняла, где она и сколько там всего. Например, Куба. Я всегда думала, что Куба в Африке. Знаю, невежество жуткое, мне должно быть прямо стыдно, только в школе меня никогда географии особенно не обучали. Я слыхала про Кастро, который Кубой управляет, да всегда думала, это белый человек с бородой, который завладел той самой частью Африки, и как раз поэтому в Африке столько проблем. Я, должно быть, его спутала с мистером Бубумбой, или как там его звали, который на минуточку управлял какой-то другой частью Африки, в следующий момент попал в тюрьму, потом снова вышел из тюрьмы и начал управлять, и все по этому поводу без конца ликовали. Я была очень невежественной, но, поскольку была привлекательной, это вроде бы никогда не имело значения. В самолете я говорю Говарду:
– Когда мы вернемся обратно домой, я пойду в вечернюю школу.
А Говард сказал:
– Слишком поздно. Слишком поздно, – и я знала, он прав. На самом деле, я упустила свой шанс на учебу. Только это ведь не моя вина, правда?
Пару дней мы провели в Майами, это во Флориде и в то же время в Америке, и все было чудесно по- настоящему: солнце, холодная выпивка с позвякивающими льдинками, я в разных великолепных бикини валялась на золотых песках, и мной восхищались молодые мужчины с очень большими мускулами. Впрочем, Говард выглядел нисколько не хуже любого из них, хоть и был послабее, никогда не занимался по- настоящему никаким бодибилдингом. А потом я вспомнила про Реда, на него на раздетого и смотреть было нечего на самом деле, сплошная белизна и дряблость, только все равно оказалось, что у меня сердце переворачивается при мысли о нем. Дело не в том, кто он был, а в том, что мог сделать. Иногда никакой радости не доставляет быть женщиной.
Ну, я не собираюсь слишком много про это докладывать, потому что на самом деле не слишком приятно читать про развлечения других людей, а мы на самом деле абсолютно ничего не делали весь свой остальной отдых, только тратили деньги. На Багамах мы были в шикарном отеле, просто бездельничали, очень сильно загорели, и, кажется, в памяти у меня сохранилось от этого только звяканье льда в высоком стакане с выпивкой, приготовленной из рома. Посетили Ямайку, там слышали настоящие песни калипсо,[19] оркестр со всеми инструментами, сделанными из старых канистр от бензина. Я порой просто мельком ловила свое отражение в витринах магазинов, когда ходила за покупками, и удивлялась, неужели это действительно я. Видела великолепную загорелую блондинку, всю в белом и в темных очках, как в каком-нибудь фильме. Это была я, во что было трудно поверить. Я любила солнце и
