— Максим Иванович, я откопал человека. Старый-престарый. Мы с фельдшером его отмыли, одели в чистое. Фельдшер побежал в больницу, а я… кое-что объяснял ему, расспрашивал. А теперь он там, под грозою, на круче. Какой-то странный. Ну, понимаете — целый век в анабиозе!..
— Ты не болен? — неуверенно спросил учитель. — А? И щеки горят…
— Да не шутите! Бежим! — воскликнул юноша. — А то кто знает, что он натворит?
— Тогда — за мною! — скомандовал учитель. — Не все. Ты, Коля, и еще Володя, Нина!
Они выскочили под ливень. Прикрываясь плащами, побежали к склонам.
— Исчез! Ага, следы ведут вниз. К Днепру…
— Вперед! — крикнул Максим Иванович.
Они начали спускаться. Дождь слепил глаза, под ногами звенели ручейки, в долинке грозно пенился мутный поток.
Следы Василия вели к берегу. Вот уже видно его мокрую, согнутую фигуру.
Воскресший протягивал руки к небу, стонал:
— Девочка с серыми очами… Где ты? Почему я не послушал тебя? Родная моя!
Радостная моя! «Выучусь… буду спасать людей…» А я… душу спасал. И погубил ее. Господи, почто так тяжко наказываешь? Почто так поздно я прозрел?
Коля прикоснулся к его плечу.
— Не печальтесь. Все обойдется. С вами люди…
Василий поднял лицо. По щекам текли слезы.
— Вот он — Страшный Суд, — горько сказал воскресший. — Я нес его в себе… в душе своей…
Григор встретился с Василием в садовой сторожке. Пришелец из прошлого остро из-под серых бровей взглянул на гостя. Вероятно, ему понравилось открытое лицо парня, потому что в глазах его мелькнула добрая улыбка, возле уст появилась страдальческая морщинка.
— Интересно? — спросил лукаво. — Будто на медведя приходите поглазеть?
— Нет, нет, — смутился Бова. — У меня весьма серьезное дело. Быть может, вам оно будет по душе.
— По душе? — вздохнул Василий, покачивая головой. — Теперь мне на душу уже ничто не ложится. Отравлена она…
— Почему же? — удивился Григор. — Чистая работа, вас тут любят.
— На готовое пришел, — грустно ответил садовник, — Рук не приложил. Тишина, покой. А там, откуда я бежал… Там было тяжко, темно, неуютно. Там надо было мне жить… чтобы сотворить вам лучшую жизнь…
— Понимаю вас, — искренне сказал Бова. — Это… будто грусть по родным, по краю, где родился. Люди едут в далекие края, там приятно, хорошо, сытно, и все же… тянет к своим, к родной обители, и сердце плачет, стонет, разрывается.
Ностальгия называется…
— Ой, так, так! — простонал Василий, и в его глазах сверкнула слеза. — Тоскует сердце, иногда умереть хочется, чтобы не мучиться. Выйду к деревьям, взгляну на небо, немного успокоюсь. А ночью снится девчоночка…
— Какая девчоночка?
— А такая… маленькая, худенькая. С глазами серыми…
— Мне рассказывал Коля. Вы ее встретили тогда… когда плыли сюда…
— Снится она. И так доверчиво говорит мне: «Выучусь на дохтура, людей буду спасать…»
— У вас весьма добрая душа, — растроганно отозвался Бова. — Все, что с вами случилось… это — как сновидение, пена жизни. Разве вы виноваты, что попали тогда в монастырь? Ведь вас научили так размышлять, чувствовать…
— Виноват! — остро возразил Василий. — Не утешай меня, парень. Человек не деревяшка, которую можно поставить и так и эдак. Имею живую душу, сердце. Надо крепко задумываться, голова-то зачем дадена? Захотел спасаться, а погиб! Почему?
Да потому, что себя хотел спасти. А Господь сказал: «Кто любит душу свою — тот погубит ее». Вот как! Отделил себя от своих, от времени своего, словно руку или ногу от живого тела. Что рука без тела? Так, прах! Червям на съедение. Да что я тебе боли свои изливаю? Не надо о том. Вот — угощайся. Яблочки в этом году — на диво. Цыганка. Попробуй. Твердое яблоко, вроде бы даже дикое, а имеет большую силу. Держится и год, и два, кто умеет хранить.
Бова ел яблоки, нюхал ароматные груши, хвалил, а садовник сидел у окна и печально смотрел вдаль, где в осенней бледно-голубой мгле красовались многоцветные кручи над Днепром.
— А я вам кое-что привез, — сказал Григор. — Узнаете?
Он положил на стол старый пожелтевший свиток. Василий склонился над ним. И вдруг отшатнулся, словно ужаленный змеей. С удивлением взглянул на Бову.
— Свят, свят! Где взял?
— В монастыре, — довольно сказал Григор. — Весьма интересные записи. Если бы не они, мы бы и не встретились…
— Интересные? Вы смеетесь? Бред, горячка. Это сумасшествие и привело меня к погибели.
— Почему бред? — растерялся Григор. — Разве не было того, о чем вы описываете?
— Что? О чем ты спрашиваешь?
— Огненный вихрь. Какие-то странные существа. Появление девушки… Гали Куренной?
— Было, было, — пробормотал Василий. — Да ведь не диавол то. Мне ученики здесь объяснили, понарассказывали всяких… этих… гипотез. Один говорит — шаровая молния. Другие — люди со звезд. А врач заверил, что это болезнь моя, бредовые видения. Увы! Давние дела, мне иногда кажется, что все будто сон. А почто тебе все это, коли не секрет?
— Для науки ваши записи — большая ценность, — серьезно сказал Григор.
— Для науки? Ты шутишь?
— Отнюдь. Не шучу. Вы уже знаете о полете к иным мирам?
— Слыхал. Видел в этом… в телевизоре. Чудные дела творятся. Человек словно Бог.
— А теперь еще глубже будут заглядывать. Путешествовать в будущее, в незримые миры, в прошлое…
— Боже мой! — оторопел Василий. — Да разве это возможно? Живет человек, умирает, гниет… как же его вернуть к жизни? Нет, нет, не смейся, оставь меня в покое!
— Правду говорю, — настаивал Григор. — Конечно, не простое это дело. Тяжелое и опасное. Нужен кропотливый труд, изучение того времени, куда нужно проникнуть.
Всего сразу вы не уразумеете…
— Верно молвишь, не пойму, — согласился Василий. — И так моя голова уже как котелок, не ведаю, чему верить. Чему — нет. Да нет, не может быть! Народ века тосковал о прошлом, знали деды, что напрасно мечтать о том, что ушло. Как в песне. «Не вернемся, не вернемся, некуда вернуться…» Годы, так сказать, отвечают человеку, потому что он просит, мол, вернитесь, годы ушедшие, хотя бы на минуту…
— Василий Иванович, — ласково сказал Бова, — и не надо вам сушить голову, что и к чему. Примите это как факт, что путешествия в прошлое готовятся. Это будет. И вы можете весьма помочь нам, науке. Скажите, желали бы вы вернуться туда?
— Куда? — прошептал Василий, бледнея.
— Откуда пришли. В свое время?
— Батечку! — воскликнул садовник, падая на колени, хватая Григора за руки. — Батечку, сыночку! Что ты со мною делаешь? Неужто это правда?
— Друг мой, встаньте! Что вы делаете? Ну что это с вами?
— Боже мой! Я умру от радости! Снова взглянуть на Днепр полноводный, на людей знакомых, на села бедные, белостенные! Девочку мою любую встретить. Сероглазую мою! Я ее возьму к себе, я найду ее, выучу на лекаря! Сыночек! Ну скажи мне, ты не шутишь над старым глупым Василием?
— Правда, святая правда, — растроганно молвил Григор, поднимая садовника с земли и помогая ему сесть на лавку. — Я не знал, что это вас так растревожит. Мы не ведали, согласитесь вы или нет… А
