посмотрел мне прямо в лицо, на переносице его появилась обеспокоенная складка.
— Послушайте, если вы недолюбливали моего брата, это ваши проблемы, — заявил он. — Я-то здесь при чем? Я вам ничего не сделал. Я вообще парень сговорчивый. Если нужна помощь — я с радостью. В свое время был у меня бар для черных. Так я со всеми ладил. А вообще это нелегко. Так я и здесь хочу прижиться.
— Да у меня-то никаких проблем нет. А вот у тебя — есть. Ты — сутенер и вдобавок жестоко обращаешься с животными. Сесил, иди-ка сюда, — позвал я.
Сесил оторвался от стены, прислонившись к которой он простоял несколько минут. Его могучие руки были скрещены на груди, а в глазах горел недобрый огонек. Как большинство цветных, он недолюбливал белых, которых на данный момент олицетворяли брат Китса и две шлюхи. Тяжело ступая, он подошел к нам. На его лице перекатывались сердитые желваки, во рту — табачная жвачка.
Бармен отступил на шаг.
— Погодите-ка... — начал он.
— Мистер Китс желает, чтобы мы сняли клетку, — сказал я Сесилу.
— Так я и подумал, — ухмыльнулся он, взобрался на стоявший возле стойки стул и снял клетку с крюка. При этом он сшиб с полдюжины бутылок виски носком своего здоровенного ботинка. Перепуганное животное с широко открытыми от ужаса глазами вцепилось лапками в прутья клетки. Сесил крепко ухватил клетку одной рукой и тяжело спрыгнул на пол.
— У этой дамы есть моя визитная карточка. Если вам что-то не понравилось, можете написать жалобу. Добро пожаловать в Южную Луизиану, — торжественно объявил я.
Мы с Сесилом вышли на улицу, щурясь от яркого солнечного света. Он подошел к ближайшей дубовой рощице, поставил клетку на траву и открыл дверцу. Однако обезьянка была слишком напугана, чтобы двигаться. Я легонько потряс клетку, и она пулей вылетела на траву, издала протяжный крик и мигом вскарабкалась на дерево. Устроившись на развилке, она продолжала смотреть на нас широко раскрытыми глазами. Ветерок шевелил бахрому мха, которым поросли стволы дубовых деревьев.
— Мне нравится работать с тобой, Дейв, — улыбнулся Сесил.
Бывают случаи, когда дело кажется безнадежным, а преступник то и дело ускользает прямо у тебя из-под носа — и вдруг приоткрывается дверка, и из-за нее начинает брезжить луч света. На следующий день после того, как мы с Сесилом навестили бар Эдди Китса — это была суббота, — я читал местную газетку под полотняным зонтиком. Даже в тени солнце жарило нещадно, а отблески света на газетной бумаге слепили глаза. Внезапно солнце скрылось за тучами, и ослепительный белый свет сменился спокойным серым. Порыв ветра пустил рябь по воде и зашуршал стеблями тростника. Я протер глаза и вновь уставился на сводку местных новостей. В самом низу страницы я вдруг наткнулся на кратенькое, в пять строчек, сообщение о том, что на северо-востоке штата арестован человек, подозреваемый в ограблении почтовых ящиков в доме престарелых и нападениях на стариков с целью завладеть их пособием. Звали его Джерри Фальгу.
Я вошел в магазинчик и позвонил в местный полицейский участок. Шерифа на месте не оказалось, а его помощник оказался не больно разговорчивым.
— Этот парень, случайно, не работал барменом в Новом Орлеане?
— Не знаю.
— На него есть досье?
— Спросите шерифа.
— Неужели вы ничего не знаете? Он же сидит под вашей охраной. Хоть что-то вы должны знать. У него есть судимость?
— Не знаю. Он не говорит.
— Какова сумма залога?
— Сто тысяч.
— Господи, что так много-то?
— Он спустил старушку с лестницы и разбил ей голову.
Поняв, что от этого парня проку не добиться, я решил перезвонить домой шерифу. Напоследок я задал еще один вопрос:
— А что он вообще говорит?
— Что ему здесь не нравится и что он — не хрен моржовый.
Через пятнадцать минут мой грузовик мчался под навесом дубов по лафайетской дороге к шоссе, ведущему на север штата.
Когда я миновал Ред Ривер, местность изменилась. Рисовые поля и плантации сахарного тростника остались позади, чернозем и полузатопленные кипарисы сменили пастбища и сосновые леса, лесопильные заводики и посадки хлопчатника; дороги из красного песчаника прорезали бесконечные плантации ореха- пекан. На пути то и дело попадались негритянские поселения — некрашеные развалюхи, рассохшиеся пивные и старинные кирпичные амбары. С почтовых ящиков и вывесок исчезли французские и испанские фамилии. Это был белый юг, где воскресным утром улочки пустели — весь народ был в баптистской церкви, а в низинах рек устраивали крещение чернокожих. В этих краях еще обитали куклуксклановцы, что жгли по ночам кресты на обочинах дорог, а в деревнях все еще устраивали жестокую забаву: приковывали енота цепью за ногу к бревну и травили его собаками.
История сыграла злую шутку с некоторыми из северных округов штата. Начиная с шестидесятых годов, когда луизианских негров окончательно уравняли в правах с белым населением, в подобных городках, где это самое белое население оказалось в меньшинстве, негры заполнили конторы городской управы, полицейские участки и суды в качестве присяжных. По крайней мере, так было в маленьком городке близ Натчеза, в тюрьму которого и угодил Джерри Фальгу. Тюрьма эта представляла собой старинное кирпичное здание и размещалась позади здания суда, которое в годы Гражданской войны так и не смогли сжечь солдаты янки.
Это был захудалый городишко с мощеными улицами и деревянными колоннадами обветшалых фасадов. На площади помимо полицейского управления помещались небольшая лавчонка, кафе и парикмахерская школа, на двери которой был намалеван флаг Конфедерации, правда, во многих местах краска потускнела и облупилась. Тротуары давно осели и потрескались, в образовавшихся провалах зияли ржавые прутья арматуры. Под сенью раскидистых дубов на лужайке возле здания суда располагался памятник героям Первой мировой, там же стояла пушка времен Конфедерации. Я прошел по скверику, где на литых железных скамьях сидели и прохлаждались пожилые негры в комбинезонах или полотняных брюках.
Чернокожий охранник провел меня через заднюю дверь здания суда в тюремную комнату свиданий. Решетки на окнах и железная обивка двери были окрашены желтой и белой краской. Комната не проветривалась, было душно и воняло машинным маслом и табачной жвачкой, которую кто-то сплюнул в ящик с опилками. Один из заключенных, которому за примерное поведение позволили работать надзирателем, белый парень в тюремной робе, привел Джерри; они спустились по ступенькам спиральной лестницы и прошли по темному тюремному коридору в комнату свиданий.
У Джерри была разбита нижняя губа, на одной ноздре виднелась запекшаяся кровь. Он беспрестанно раздувал ноздри и сморкался, точно у него нос был заложен. В уголке глаза красовалась ярко-красная свежая царапина, точно след от губной помады. Парень, который привел его, вернулся наверх. Охранник запер за Джерри дверь. Джерри сел напротив меня, бессильно опустив ладони на крышку стола, и мрачно взглянул мне в лицо. От него изрядно несло потом.
— Неважный у тебя вид, — сказал я.
— Это ж негритянская тюряга, — ответил он. — Думаешь, тут курорт?
— Ты же грабил негров, верно?
— Да никого я не грабил. Я приехал к родственникам.
— Брось, Джерри.
— Да ладно тебе. Неужели ты думаешь, что если мне захочется, я стану грабить нищих ниггеров? Эта старуха и так из ума выжила, да еще и башкой треснулась, и ей втемяшилось, что это я на нее напал. Кстати, ночной надзиратель — ейный племянник. Так что сам понимаешь, что он наплел про меня всем этим ниггерам.
— Да, не везет тебе.
