Прачечная располагалась на углу, к ней вел асфальтированный спуск; среди мусорных контейнеров я заметил лестницу на второй этаж, где, судя по всему, и располагались жилые комнаты. Я припарковал грузовичок на другой стороне улицы, возле располагавшейся под сенью раскидистого дуба забегаловки, торговавшей навынос рисом с приправами и креветками. День выдался жаркий и безветренный, на тенистой лужайке эспланады кое-где еще не высохла роса, и на стволах пальм остались потеки воды, всю ночь капавшей с листьев. Лениво катившие по жаре трамваи, блестя на солнце, казались лакированными. Я зашел в кафе и позвонил в городскую управу. Мне сообщили, что владельцем прачечной значится некий Мартинес. Фамилия не совпадала, но, по крайней мере, в ней содержался намек на латиноамериканское происхождение. Судя по всему, ждать мне придется долго.

Я открыл обе дверцы кабины грузовичка, чтобы впустить остатки ночной свежести, и провел утро, не отрывая глаз от входной и задней двери прачечной и лестницы на второй этаж. В полдень я купил в кафе порцию риса с креветками и пообедал, сидя в кабине пикапа и слушая, как стучит по стеклам и по крыше внезапно припустивший дождик.

Всегда терпеть не мог наружное наблюдение. Во-первых, у меня не хватало терпения. Однако не это было для меня самым неприятным. Больше всего мешали сосредоточиться собственные мысли, донимавшие меня в моменты вынужденного бездействия. В моей душе тут же просыпались застарелые обиды, печали, подсознательные страхи, невесть откуда взявшееся чувство вины и приступы черной меланхолии — просыпались и принимались терзать меня, стоило только остаться на какое-то время без дела. В такие минуты они целиком подчиняли меня своей власти, как порой подчинял глоток виски, подбираясь дьявольским током к мозгу и сердцу.

Струи дождя стекали по дубовой листве, стучали по крыше и стеклам кабины. Небо упорно не желало проясняться, и с юга все ползли и ползли черные грозовые облака, словно едкий дым орудийных выстрелов. Я все никак не мог отделаться от воспоминаний о смерти Энни. Мне было все равно, кто стрелял и кто платил убийцам, — мне было ясно одно: ее погубила моя проклятая гордыня.

Теперь я гадал, что стану делать, если мне сейчас удастся схватить Виктора Ромеро и заставить его признаться в убийстве Энни. Я отчетливо представлял, как заставляю его распластаться по стене и раздвинуть ноги, достаю пистолет у него из-за пояса, застегиваю наручники, да так туго, что кожа на запястьях собирается в складки, и заталкиваю на заднее сиденье полицейской машины.

Такова должна быть картина ареста в идеале. Однако она ни в коей мере не отражала моих подлинных чувств — куда там!

Часа в три дождь перестал, потом снова припустил, однако солнце продолжало светить, озаряя улицы и деревья нежным золотистым светом. Я поужинал в кафе и вновь вернулся на свой наблюдательный пост. К вечеру тени стали длиннее, машин на дороге значительно убавилось, а прачечная закрылась; небо из серого превратилось в лавандово-розовое, с малиновыми отблесками закатного солнца. Неоновые огни вывесок отражались в лужах. Негр-полировщик обуви, чей павильончик стоял возле магазина, врубил радио — как раз шла трансляция бейсбольного матча. Жара наконец-то спала, и в кабину грузовичка сквозь открытую дверь ворвался прохладный ветерок. Мимо меня, позвякивая колокольчиком, проехал оливково- зеленый трамвай. Начинало смеркаться, и тут в комнате на втором этаже зажегся свет.

Не прошло и пяти минут, как по деревянной лестнице стал спускаться Виктор Ромеро. На нем были защитного цвета брюки армейского образца, мешковатая гавайка с рисунком из пурпурных цветов, а черную курчавую макушку украшал берет. Быстрым шагом, то и дело перепрыгивая через лужи, он направился в ближайшую бакалею. Я достал из коробки пистолет, сунул за пояс, одернул рубаху и выскочил из кабины.

Мне пришло в голову, что у меня есть три варианта действий. Первый: попытаться взять его прямо в магазинчике, однако, если он вооружен (а судя по тому, что он не стал заправлять рубаху в штаны, так оно и было), могут пострадать невинные люди. Можно, конечно, спрятаться возле лестницы на второй этаж и попытаться схватить его там, но в этом случае мне не будет видно парадной двери — а если он решит вернуться именно через нее? Оставалось третье — затаиться и ждать, ощущая холодное прикосновение стали к пояснице и учащенные удары пульса.

Я сцепил и расцепил ладони, вытер их о штаны; глубоко и размеренно вдохнул и выдохнул через рот. Внезапно на пороге бакалейной лавочки появился Ромеро с пакетом под мышкой. В неоновом свете его лицо казалось ярко-красным, нечесаные черные кудри закрывали шею. Большим пальцем он поддернул ремень, равнодушно огляделся и таким же быстрым шагом направился обратно, прыгая через лужи, и при каждом прыжке прижимая ладонь к пояснице, как школьник. Я наблюдал, как он поднимается по лестнице, входит в квартиру, запирает дверь и включает вентилятор.

Перейдя улицу, я затаился возле лестницы, снял пистолет с предохранителя и зарядил. Тяжелый и теплый, он лежал в моей ладони и ждал своего часа. Было слышно, как Ромеро наверху разбирает покупки, гремит посудой и наливает воду в кастрюльку. Ухватившись за перила, чтобы не потерять равновесия, я легко взобрался по лестнице, прыгая через ступеньку; в эту минуту по улице катил очередной трамвай. Пригнувшись, я нырнул под окно и затаился в простенке между ним и дверью. Мне было видно, как силуэт Ромеро ходит туда-сюда. Над моей головой на фоне закатного неба проносились ласточки.

Я услышал, как он кладет на стол какой-то тяжелый металлический предмет. Вот он зачем-то прошел в соседнюю комнату. Задержав дыхание, я распахнул дверь и бросился за ним; в комнате ярко горел электрический свет — точно нас застигла вспышка фотоаппарата. Я увидел торчавшие из кипевшей на плите кастрюльки спагетти; на кухонном столе был французский батон, кусок сыра и темная бутылка «кьянти», а рядышком — пистолет 45-го калибра, такой же, как мой, только с хромированным стволом. На его лице мелькнуло выражение животного страха, сменившееся яростью; он стоял возле двери в спальню — губы плотно сжаты, ноздри подрагивают, горящие черные глаза сверлят меня и смотрят на пушку, оставленную вне пределов досягаемости.

— Ты арестован, ублюдок! Руки за голову, лицом к стене! — заорал я.

Но мне следовало бы знать (и полагаю, я знал), что человека, который сумел затаиться в высокой траве рядом с вьетнамской деревушкой и неделю просидеть там в засаде, питаясь змеями и жуками, не выпуская из рук винтовки с оптическим прицелом, не так-то просто прижать к ногтю. Его ладонь продолжала покоиться на ручке двери. Он не отрываясь смотрел мне в лицо; внезапно в глазах его промелькнула спасительная догадка, и резким движением он захлопнул дверь перед самым моим носом. Я дернул ручку на себя, потом толкнул дверь, наконец налег на нее всем телом, однако засов выдержал.

Вдруг я услышал, как он рывком открывает ящик комода, а секундой позже — металлический щелчок. Я отскочил в сторону и спрятался за кресло — и как раз вовремя: выстрел из карабина проделал в двери здоровенную дыру, щенки разлетелись по всей кухне, покупки Ромеро посыпались со стола, зазвенели кастрюли на плите. Мне не за что было ухватиться, я припал на колени и прижался к стене. Он выпустил еще пару выстрелов под разным углом, надеясь задеть меня. Выстрелами дверь разнесло в щепы, побило посуду, кипящая на плите кастрюлька опрокинулась, с шипением залив огонь, а содержимое бутылки кетчупа разбрызгалось по всей комнате. Послышался странный звук, и я понял, что заряд закончился.

В наступившее секундное затишье, пока он менял пустую обойму, я тоже подкинул ему повод подумать. Не меняя положения, я изогнул руку с пистолетом так, чтобы дуло его было направлено в отверстие двери, и принялся стрелять. Отдача была настолько сильна, что я едва не выронил оружие, однако серия выстрелов из пистолета 45-го калибра обычно производит неизгладимое впечатление на того, кому выпала участь стать мишенью, даже если ни один выстрел не попал в цель.

— Хватит, Ромеро. Через три минуты здесь будет полно полиции.

В комнате было душно и тихо, воняло бездымным порохом и гарью от разлившейся на плите воды. Я услышал, как он перезарядил оружие, затем под его шагами заскрипела лестница наверх. Я мигом подскочил к двери, держа пистолет в вытянутых руках, и выпустил всю обойму под восходящим углом. Я прострелил в двери отверстие, похожее на зубастую пасть — вроде тех, какие детишки вырезают в тыквах накануне праздника Всех святых. Несмотря на клубы дыма и разлетающиеся во все стороны щепки и кусочки свинца, я услышал (и частично увидел) разрушения, которые учинил в спальне: на пол со звоном упало расколотое зеркало, со стены слетел светильник и повис на проволоке, пули расплющили водопроводную трубу в стене и разбили окно.

Открыв казенник, я выкинул пустую обойму и вставил полную. Потом распахнул размозженную выстрелами дверь. Возле одной из стен, там, куда не достигали мои пули, я увидел деревянную лестницу,

Вы читаете Пленники небес
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату