Узнав Чабу, он тотчас же сообразил, где находится. Когда его в последний раз ввели в комнату для допросов и он увидел бледное, бескровное лицо Чабы, то сначала опешил, но затем по тревожному, испуганному взгляду друга понял, что тот находится здесь отнюдь не по собственному желанию. Прежде чем Вебер успел направить на него людей Бабарци, Милан быстро осмыслил присутствие Чабы и сразу догадался, что все это выдумка Эккера. Почти подсознательно он понял, что ему нечего опасаться Чабу, который не враг ему и действует лишь по принуждению. Затем Милана охватило чувство глубокой печали. Если Чаба сидит рядом с ним, это означает, что он жив и, следовательно, его будут пытать еще и еще.
— Милан, тебе лучше?
Узник кивнул, его взгляд скользнул по лицу Чабы, а затем остановился на распахнутом халате, под которым виднелась военная форма. Чаба машинально поднес руку к воротнику, словно хотел закрыть свои офицерские звездочки:
— Я объясню тебе...
— Не нужно, — прохрипел Милан. — Пить хочу.
Чаба напоил его.
— Тебе уже лучше?
Сначала по лицу Милана пробежала вымученная улыбка, а затем он еле слышно вымолвил:
— Я ничего не чувствую, тела не чувствую...
— Я впрыснул тебе морфий и тетанус...
— Спасибо.
— Скоро я поставлю тебя на ноги.
Милан молчал, оглядывая стены, потолок и незнакомую ему мебель.
— Где я?
— В медицинской комнате. Я не разрешил, чтобы тебя забрали в камеру, — пояснил Чаба неуверенно. — Эккер распорядился.
Милан понял все, так как голова у него работала на удивление хорошо. Пока он был здоров и невредим, то надеялся, что ему хотя бы и с трудом, но все же удастся перенести любую физическую боль. А если нет? Несколько часов назад его спасло то, что он потерял сознание. Иначе он закричал бы: «Хватит! Я больше не могу! Я буду говорить!» Выходит, что от предательства его спасла не сила воли, а лишь случайность. «Если бы один из мучителей не ударил меня резиновой дубинкой в пах, я бы не потерял сознания... Нет, об этом лучше не думать! А почему бы и нет? Факты упрямая вещь. Случай спас меня от предательства. Кто знает, как долго я буду в состоянии мыслить здраво. Нужно использовать это время! Я не умер во время пыток, я жив, а потому существует опасность предательства. Нет, я не могу доверить судьбу дела и моих товарищей случаю. Нужно все как следует продумать заранее...»
Далее Милан начал размышлять о том, с какой целью Эккер приставил к нему Чабу, поручив врачевать его: «Чаба, конечно, порядочный человек, к тому же мы с ним друзья. Разумеется, как очень наивный человек, он будет делать все от него зависящее, чтобы поставить меня на ноги. В этом можно нисколько не сомневаться. Эккер, безусловно, догадывается, более того, даже знает, что если ему удастся заставить меня говорить, то он может схватить не только руководителей партии мира, находящихся сейчас в глубоком подполье, но и несколько высокопоставленных особ, которые связаны узами заговора и поддерживают контакты с англосаксами».
С горечью Милан вспомнил о том, сколько раз он предупреждал свое начальство: «Организационная структура наших резидентур далеко не совершенна. Мы не извлекли уроков из провала «Красной капеллы», где каждый агент был связан со слишком многими людьми...»
Подумав об этом, Радович вспомнил об Элизабет Майснер. На глаза навернулись слезы. Теперь он даже был рад, что Элизабет убили. Он жалел только об одном — о том, что самому не удалось застрелиться. Да он, собственно, и не стремился к этому. Он видел перед собой ненавистные рожи жандармов, и ему захотелось уничтожить их всех до единого.
Постепенно одеревенение начало проходить, он опять ощущал свое тело, но зато в нижней части туловища начались резкие боли — видимо, кончилось действие морфия. Затем боли начались и в голове, в висках сильно стучало.
— Чаба... — прошептал Милан.
Врач наклонился над раненым, положил руку на его потный лоб — он был горячим.
— Я слушаю тебя.
— Ты намерен меня вылечить?
— Разумеется.
— Тебе это приказали?
— Я врач, Милан, и лечить больных и раненых — моя прямая обязанность. К тому же ты мой друг.
— Ты все еще считаешь меня своим другом?
— Конечно, и всегда считал.
— Но ведь я коммунист.
— Это твое личное дело, Милан. — Чаба пощупал пульс — он был учащенным. Глядя на часы, Чаба считал удары. Затем он достал из врачебной сумки болеутоляющее: — Прими, — и дал Милану воды запить лекарство.
— Каково мое состояние, Чаба?
— Я поставлю тебя на ноги.
— Я не об этом. У меня ужасные боли.
— Я знаю. Держись, чуть позднее я впрысну тебе морфий.
— Отвечай, Чаба, только ничего не скрывай.
— Можешь на меня положиться, Милан. Я сделаю все возможное.
— Ты вылечишь меня?
— Разумеется.
На несколько секунд воцарилась томительная тишина. Радович задышал быстрее. «Значит, он хочет выжить, — подумал Чаба. — Это очень хорошо».
В этот момент в коридоре послышались приближающиеся шаги надзирателя. Вот он остановился перед дверью. «Прислушивается, — решил Чаба. — Ну слушай, слушай...» Однако вскоре шаги надзирателя стихли в конце коридора.
— А когда я выздоровею?.. — Милан впился взглядом в лицо Чабы. — И что же тогда со мной будет?
— Ты будешь здоров, — быстро ответил Чаба. — Организм у тебя крепкий, слава богу.
— Да, но что же тогда со мной будет?
Чаба не понял вопроса и переспросил:
— Что значит «что же тогда со мной будет»?
— Ну и наивный же ты, Чаба! А это уже опасно.
— Я тебя не понимаю.
— Как ты думаешь, почему Эккеру нужно, чтобы я выздоровел?
Чаба догадывался, что беспокоило его друга, но не знал, что же ему на это ответить.
— Чаба, такие, как Эккер, каждый божий день сжигают в душегубке или же убивают по нескольку тысяч человек, а тут вдруг они решили вылечить меня. А зачем?
Чаба, чтобы успокоить друга, пожал ему руку:
— Я, конечно, ничего не знаю о дальнейших планах Эккера, зато вижу, что ты здесь и лежишь больной. Мне как врачу доверили вылечить тебя, и я это сделаю.
— Для того чтобы меня мучили дальше? Они хотят принудить меня признаться. Неужели ты не видишь, для чего затеяна вся эта игра?
— Если и вижу, то все равно ничего не могу поделать. А ты не позволяй себя мучить.
— Выходит, я должен стать предателем? Ты бы стал им?
— Не знаю. Я не занимаюсь политикой и потому вряд ли попаду в подобное положение.
Наступила долгая пауза, после которой Милан попросил:
— Убей меня. Ты должен это сделать. Если ты мой друг, ты это сделаешь.
