«Если тетушка Эльфи будет чересчур упрямиться, — подумала она, сидя в ванной, — я ей выложу историю про ее гомосексуального братца». Когда она вернулась в комнату, Чаба уже проснулся и курил.
— Я уж решил, что ты сбежала, — заметил он. — Можно умыться?
Девушка кивнула и присела на тумбочку перед зеркалом.
— Неплохо бы тебе поторопиться. Достанется от твоей матери, если опоздаем.
У нее испортилось настроение, как только она узнала, что тетушка Эльфи не считает ее себе равной. Странно, но при мысли об Эльфи ее охватывало чувство, близкое к ненависти. Однако инстинкт подсказывал ей, что свою неприязнь к Хайдуне надо скрывать хотя бы ради Чабы, поскольку, как было ей известно, сын самозабвенно любит свою мать. Это еще больше усиливало ее горечь, так как и слепому было видно, что любимцем в семье был Аттила.
— Нет у меня настроения идти сегодня на ужин, — призналась она Чабе чуть попозже. Оба уже оделись, привели в порядок квартиру, основательно ее проветрив. — Лучше бы нам остаться вдвоем.
— Согласен, — ответил юноша, целуя девушку в лоб. — Но маму обижать не годится. Она и Эндре пригласила.
Девушка закрыла окно, задернула занавеску, опустила жалюзи. «Теперь в пору было бы сказать, — подумала она, — твоя мать мне не по душе, а твоего брата я просто не выношу: он всегда ведет себя так, словно я какая-то шлюха». Но высказать свои мысли вслух она не решилась.
— Эндре уже вернулся из Будапешта? — спросила она, сдерживая злобу.
Чаба присел и, наклонившись вперед, принялся возиться со шнурками ботинок.
— Раз пригласили, значит, приехал. Надеюсь, против Эндре ты не возражаешь?
— Ребенок как ребенок. Немного надоедлив, но нормальный. — Присев на подлокотник кресла, она взъерошила Чабе волосы. — А со своим другом когда меня познакомишь?
Чаба обхватил девушку за талию и посмотрел ей в глаза. Из его глаз на Андреа струился теплый свет.
— С Радовичем? — Девушка кивнула. — Никогда, — со смехом ответил юноша. — С Миланом я тебя познакомлю, когда у нас с тобой не будет ничего общего. — Он наклонился, пододвинул поближе хрустальную пепельницу, закурил. — Милан человек опасный. Увидит — и соблазнит.
— Думаешь, у него выйдет? Это ведь зависит не от одного Милана.
Чаба усадил девушку к себе на колени.
— У Милана все выходит. Женщины по нему просто с ума сходят. Не знаю почему, но это факт. А он даже внимания не обращает, что за девушкой ухаживает кто-то другой.
— И правильно делает, — заметила Андреа. — Если соблазняют твою девушку, виноват отнюдь не соблазнитель. Либо ты, либо я.
Чаба от хохота даже наморщил лоб.
— Черт возьми! Сговорились вы, что ли? Милан утверждает то же самое. В прошлом году на Балатоне он за два дня соблазнил Эмеке Бабарци — большую любовь моего старшего брата Аттилы.
— И как видишь, я рада этому, — искренне проговорила девушка.
— Не знаю, почему это тебя так радует. Что была рада Эмеке, я еще понимаю. Но ты-то при чем?
— А я, пожалуй, рада потому, — ответила девушка, — что твой брат мне не по душе. — Подумав немного, она неожиданно заявила: — Меня увести от тебя не сумел бы никто. Я тебя буду любить до самой смерти. — Голос ее был необычно серьезен. — Знал бы ты, как я люблю тебя.
Они поцеловались. Рука Чабы соскользнула девушке на грудь.
— Твоя мама ждет нас, — шепнула Андреа, хотя и не возражала, чтобы юноша поднял ее на руки и донес до кровати.
— Верно, — трезвея, ответил Чаба. — Надо идти. — Чуть позже, уже на лестнице, он добавил: — Может быть, Милан и прав, но все больше людей его за это ненавидит. Аттила никогда не простит ему, что тот повалил Эмеке навзничь. Никогда.
Они в обнимку шли по безлюдной улице, направляясь к остановке подземки. Андреа, положив голову на широкое плечо юноши, думала, что, пожалуй, не сумела бы привыкнуть к такому огромному городу, по вечерам боялась бы выходить на безлюдные улицы, а днем страшилась бы вечно марширующих штурмовиков, топота кованых сапог, толпы, глумящейся над евреями, громкого гула голосов. Возле остановки, на углу площади Альберта, сгрудились люди. Подойдя поближе, они увидели парней из частей СА и полицейских, явно старавшихся навести порядок. Подъезд четырехэтажного дома и входы в магазины были забиты оголтело кричащими людьми. Среди них маячило немало молодых людей в форме.
— Туда идти не стоит, — произнес Чаба, останавливая девушку.
— А что там происходит?
— Да всякое... — Он поднял воротник своей куртки и привлек девушку к себе. — Не нравятся мне подобные вещи. Помочь все равно нельзя, только нервы портишь. — Напрягая зрение, он смотрел на беснующуюся толпу, вслушивался в говор, стараясь услышать хоть одно понятное слово, но, кроме криков «еврей», ничего не разбирал. Однако этого было вполне достаточно, чтобы воссоздать точную картину происходившего. Увлекая за собой девушку, он направился к остановке. — Потому-то мне и не нравится здесь жить. Наверняка опять разгромили еврейский магазин.
Девушка молча следовала за ним. Ей вспомнился арестованный художник, знакомый Чабы.
— Как звали твоего приятеля-художника? — спросила она.
— Понятия не имею, кого ты имеешь в виду.
— Того, у кого любовницей была немецкая девушка.
— Витман, — мрачно проговорил юноша.
Перед его глазами возник худенький Пауль с лихорадочным взором. Эмигрировать он не захотел, хотя в прошлом году такая возможность ему представилась.
На остановке ветер усилился, ожидающие жались к стене узенького здания.
«Пауля, наверное, уже нет в живых, — подумал Чаба. — Весной Милан сказал: «Пауль — гений, подобный талант исключителен, он рождается один раз в сто лет». Может, юноша и гений, сам я так утверждать не берусь, поскольку в изобразительном искусстве не разбираюсь, во всяком случае, из-под руки Пауля выходили довольно странные полотна. И чего он достиг со своей гениальностью?» Мысли его расплывались. Он смотрел на людей, молча ожидавших поезда — в основном это были женщины и, судя по одежде, служащие, люди небогатые, — и размышлял над тем, почему этих робко уступающих дорогу, молчаливых обывателей охватывает иногда такой безудержный порыв ненависти. Ребята в университете рассказывали, что, когда полицейские уводили Витмана, толпившиеся возле подъезда зеваки избили его в кровь, да и Эрику оплевали с головы до ног.
Уже позже, стоя на задней площадке вагона, он заявил девушке:
— Знаешь, Анди, я очень рад тому, что я не немец, а еще больше тому, что ты не еврейка.
— Иначе бы ты меня не полюбил?
— Ну как не полюбил... Только все было бы гораздо сложнее. — И он не торопясь, дрожащим от волнения голосом рассказал историю Витмана.
Андреа она поразила. На мгновение перед ее глазами появлялось красивое личико Эрики Зоммер, и она думала, как бы сама поступила на ее месте. Пауль не хотел связывать ее судьбу со своею, но Эрика заявила, что любит его и всю ответственность взяла на себя. Может быть, и сама не верила, что такие идиотские законы могут восприниматься всерьез.
— А девушка сейчас где?
— В каком-то концлагере, — ответил Чаба. — А отец ее избежал ареста, только публично отрекшись от своей дочери.
— Бедная девочка!.. — проговорила Андреа, отворачиваясь и прислоняясь лбом к прохладному вагонному стеклу.
Состав, громко грохоча, мчался мимо берлинских домов.
Мадам Эльфи любила второкурсника-теолога Эндре Поора, как своего собственного сына. Под влиянием ее уговоров Роза Поорне, болезненная, чуть сгорбившаяся женщина, прислала своего сына в Берлинскую теологическую академию. Эльфи, находившаяся в хороших отношениях с некоторыми лидерами евангелической церкви Берлина, легко уладила вопрос о том, чтобы Эндре стал получать стипендию.
