Да, алжирцы провели беспокойную ночь. Однако воинам, которым предстояло сражаться с мальтийскими рыцарями, была предоставлена возможность отдохнуть и отоспаться. Трудно было убедить людей не бояться красных плащей мальтийцев. Красный цвет ровным счетом ничего не значит: важно только хорошо сражаться, так как мальтийские рыцари отважные и умелые воины.
Когда темнота рассеивается и наступает молочно-туманное утро, люди, выполнившие ночное задание, начинают готовиться к дневному, на этот раз в полной тишине.
Если не считать утреннего пения нескольких петухов, первыми звуками в Алжире становятся давно ожидавшиеся, но от этого не менее страшные пушечные залпы с моря.
В утреннем тумане часовым кажется, что высадка возобновилась в самой отдаленной от города части бухты и в том же порядке, что и вчера: сначала люди, потом лошади и наконец пушки. Никаких палаток или навесов.
Али Бен Гад во главе отряда всадников ожидает у самых ворот на случай, если будет предпринята атака, которая потребует ответной вылазки. Отвечать следует решительно, но не в полную силу, чтобы не спровоцировать наступление всей армии, так как нужно лишь выиграть время и заставить неприятеля пойти на новые переговоры. Достаточно просто отбросить его назад.
О приближении мальтийских рыцарей извещает стук копыт несущихся галопом лошадей. Мальтийцы везут с собой лестницы и другие приспособления, специально предназначенные для осады.
– Али Бен Гад, позволь мне выйти с тобой.
Но Али Бен Гад смотрит на Пинара в замешательстве. Хасан ничего не говорил о нем. Может быть, он собирается поручить ему какое-то особое задание и рассчитывает на него.
– Али, не заставляй меня стать предателем. Сегодня утром мои товарищи по путешествию еще на корабле. Завтра они уже сойдут на берег. Я не могу встретиться с ними на поле боя, убивать их, видеть, как они умирают. Позволь мне пойти с тобой сегодня.
– Кто загнал мою лошадь? – кричит Комарес, хотя никто не обращает на него внимания. – Мне нужна другая. Я не могу пропустить первую атаку. Мне нужна боевая лошадь, которая не боялась бы выстрелов. Ко мне!
Издали, от крайних границ лагеря, где в поисках боевого скакуна блуждает взбешенный Комарес, видно, как со стен Алжира стекают потоки огненной лавы.
XXIX
– Где он? – спрашивает Осман Якуб, и его глаза наполняются слезами. – Покажите мне, где Пинар!
С крепостной стены Амин показывает ему гору трупов у ворот, подвергшихся осаде, где столкновение было наиболее кровавым.
– Он даже не успел увидеть свой город при свете дня. Амин, ты понимаешь, зачем люди умирают?
Амин заботливо поддерживает старика.
– Его похоронят, как только будет возможно.
– Это не имеет значения. Разве так важно, где успокоится его тело? Если Бог существует, милосердный Бог, то он дарует ему другую жизнь, раз эта была у него отнята. Не слушай меня, Амин! Иди трудись! Сегодня ты будешь нужен многим.
Звучат трубы. В город вступает пышное посольство от императора.
– Ну, хватит! – вскричал разгневанный Карл Габсбургский, когда после атаки на ворота никто не вышел просить о пощаде. – Что он о себе думает? Передайте ему ультиматум: теперь или никогда. Если он сейчас же не откроет ворота, Алжир будет разрушен.
На сей раз посол – знатный идальго, его сопровождают трое советников, миссия носит официальный характер.
Группа парламентариев с белыми флагами, шествующая под звуки труб в сопровождении военного эскорта, не вызывает у алжирцев ни малейшего интереса.
Город продолжает трудиться и жить своей жизнью, как в обычные дни. Женщины моют горшки, сушат фиги, прядут и шьют. Над печами стоит запах свежего хлеба, мясники разделывают бараньи туши, будто город готовится к празднику, а не к осаде и смерти.
Даже дети не обращают внимания на кортеж. Существуют ли на свете такие наряды, которых не видели бы в Алжире и способные удивить его жителей? Но тем не менее нельзя не заметить, что посланцы императора одеты роскошно, под стать рассказам первого посла о том, с какой кичливой пышностью был одет ага Алжира и какие на нем были дорогие украшения.
Путь, которым ведут посланцев императора во дворец, долгий и извилистый. Он специально продуман таким образом, чтобы показать им город с лучшей стороны: лавки, забитые товарами, прекрасные дома, бани, библиотеки, новая мечеть. Порядок, спокойствие, мощные оборонительные сооружения. Всюду вооруженные люди, склады буквально ломятся от боеприпасов. Холеные, породистые лошади нетерпеливо бьют копытами, привязанные у придорожных столбов или запертые в стойлах, – их едва ли не больше, чем людей.
Вооруженный эскорт должен остаться у входа. Посольская миссия может войти только после специального разрешения. Более того, если они хотят говорить с Хасаном-агой лично, то им придется подняться в висячий сад, где властелин Алжира медитирует и общается с небом.
Идальго отказывается от предложенных носилок, и, пока он, задыхаясь, поднимается по бесконечной винтовой лестнице наверх, приходит к заключению, что поведение аги и его приближенных оскорбительно. Столь откровенное пренебрежение сразу настраивает его на воинственный лад, лишая спокойствия и рассудительности, необходимых для трудных переговоров. Дело надо повести осторожно и предусмотрительно, так чтобы не разочаровать императора и вместе с тем не спровоцировать массовую вылазку алжирцев, которая сейчас была бы нежелательна для сильно потрепанной и уставшей армии императора. Но если все-таки придется вести настоящую осаду по всем правилам, она должна быть хорошо подготовлена. Город красив, жаль его разрушать, лучше было бы заполучить его нетронутым. Но, к сожалению, он оказался более воинственным, чем предполагалось.
– Каковы ваши требования? – спрашивает Хасан-ага, одетый в простую свободную рубашку, напоминающую монашескую рясу. И даже эта одежда, слишком простая и бедная, воспринимается послом как оскорбление.
В вызывающей форме идальго заявляет, что его императорское величество не может тратить время на тех, кто капризничает и проявляет нерешительность. Теперь по сравнению с первоначальным предложением условия изменились. Уже недостаточно сдать город добровольно. Поскольку известно, что его правитель Хасан – вероотступник, так как при рождении был крещен, то он должен публично покаяться и отречься от неправедной веры. После того как он вернется в лоно истинной церкви, император решит, достоин ли он того, чтобы принять его услуги и вести с ним переговоры о сдаче города без последующего разграбления, ограничившись получением соответствующего выкупа. А пока Хасану следует как можно быстрее открыть ворота, и это уже личный совет посла, продиктованный милосердием, которое предписывает ему его вера. Тогда ага Алжира избежит гнева императора и сможет убедиться, сколь безгранично его великодушие.
– Заткните этот надутый бурдюк, – говорит Хасан-ага, обращаясь к советникам посла, неподвижно стоящим позади него, словно три статуи, – заставьте замолчать этого безумца, который осмеливается давать советы аге Алжира! А ты, посол, если ты на самом деле посол, а не самозванец, передай своему государю, что он меня удивил и разочаровал. Он посылает столь дерзкое посольство раньше назначенного времени. Или его императорское слово ничего не значит? Сдача города была назначена после того, как произойдет высадка, а высадка еще продолжается. Тем хуже для него, наш договор отменяется. Отныне пусть больше не надеется на дружеское расположение. Я не верю императору, впрочем, повтори ему, что я всегда верил только в Небо и в народ Алжира. Милости просим! Мы умеем сражаться. А теперь уходи! Прочь из этого дворца и из этого города!
В полдень посольство отправляется в обратный путь. Солнце печет не по сезону, но небо затянуто тяжелыми серыми тучами.
– Ну же, красотки, – говорит Рум-заде, обращаясь к тучам, – идите сюда, смелее.
– Они придут в нужный момент, – говорит Хасан-ага, который, как считают алжирцы, чувствует дыхание неба, – придут! А до тех пор мы должны сражаться.
