Дядюшку Анна видела только мельком во время погрузки на галеру. Нельзя сказать, чтобы он очень обрадовался, увидев жену и племянницу, которые выходили из маленького грота, куда их поместили во время стоянки на острове. Анна уверена, что маркиз предпочел бы увидеть их трупы. Какое отвращение было написано у него на лице, когда тетушка бросилась его обнимать с криком:
– Слава Богу, мы живы, дорогой! Живы, и никто нас даже пальцем не тронул.
Дядя смотрел на них молча, сердито и пренебрежительно, Больше встретиться им не довелось. Может, он сам так захотел. Пинар говорит, что дядюшка теперь в трюме – гребет, как каторжник. Хорошенький у него, должно быть, вид, если правду говорят, что галерники сидят на веслах без одежды. Значит, ему пришлось расстаться со стегаными наплечниками, которыми он маскирует свою сутулость, и с ватными толщинками для штанов! Да и у адмирала Жан-Пьера де Лаплюма ноги, наверно, сразу похудели: ведь все знают, что икры у него накладные, хотя и казались такими крепкими и выпуклыми в жемчужно-серых чулках.
– И ничего смешного, глупая, – ворчит тетушка, – подумала бы лучше, что нас с тобой ждет.
Анну не может ждать что-то худшее, чем то, что ее уже ожидало. Разве не ужасно оказаться в двенадцать лет женой старика, которого она никогда в жизни не видела?
Холодно, море штормит, соленые брызги достигают каюты, судно все время содрогается от ударов волн. Это еще не настоящая буря, но рев моря и завывание ветра перекрывают все звуки нормальной корабельной жизни, и Анне кажется, что она осталась одна на опустевшем корабле. Облака быстро бегут навстречу судну, и это их движение укачивает, убаюкивает.
– Анна, Анна!
Пинар всегда называет ее только по имени, – какие в такой ситуации могут быть церемонии?
Анна видит за стеклом смеющуюся мордочку юнги, который знаками просит, чтобы она впустила его в каюту. Девочка, улыбаясь ему в ответ, открывает дверь и берет у него из рук две плошки с горячим дымящимся питьем. Пинар, отряхнувшись от водяных брызг, передает ей и весточку от Хасана: скоро ветер стихнет, и, когда море успокоится, Хасан, с позволения дам, хотел бы зайти к ним немного поболтать.
Шарлотта-Бартоломеа смотрит на маленького юнгу как гиена и отвечает какой-то невероятно трудной фразой, в которой смешиваются испанские и фламандские слова: хотя она уже достаточно унижена тем, что у нее, маркизы, есть теперь хозяин, она все равно остается гранд-дамой и требует, как то предписывают приличия, чтобы хозяин этот не смел над ней издеваться. Если речь идет о свободном выборе, маркиза де Комарес никогда, слышите – никогда, не унизится до аудиенции пирату.
Анна прерывает ее разглагольствования и с улыбкой, утвердительным жестом дает понять, что они согласны. Беседа состоится.
Пинар достает из карманов две горсти орехов, кладет их на стол и убегает.
– Зачем кричать на мальчонку, который так к нам добр и к тому же не понимает вашего языка? Какая вы злая!
– Да ты, детка, либо не осознаешь всего ужаса нашего положения, либо начисто лишена чувства собственного достоинства!
Анна просто не отдает себе отчета, продолжает развивать свою мысль тетушка, что они оказались на краю глубокой пропасти, стали самыми обыкновенными рабынями. И если всех мужчин посадили на весла, то их оставили в покое только потому, что у них нет для этого сил и они бы лишь мешали нормальной гребле. Но кому не известно, что во время войн и набегов женщин ждет судьба пострашнее! Мужчинам легче обрести свободу: достаточно, чтобы за них внесли выкуп. Что же касается женщин, то ни о чем подобном Шарлотта-Бартоломеа никогда не слышала. Ни одна из женщин, захваченных турками или берберами, еще не возвратилась домой. Разве Анна не видела, как обошлись с их служанками? Женщин и девушек оставили в пиратском лагере.
– Ты еще ребенок и не можешь понять, что сделают с нами пираты.
Анна протягивает тетке плошку:
– Выпейте и приободритесь, тетушка. Пираты поступят с нами не хуже и не лучше, чем поступают с пленницами испанские солдаты из эскорта и папские матросы.
– Анна!
Девочка прихлебывает свое питье и снова прилипает к окну кормовой каюты. Тетушка застывает с плошкой в руках. На ее лице написано отчаяние.
– Тетя, маркиз де Комарес и так уверен, что с нами поступили не лучше, чем со служанками.
– Анна… Мне и без того худо… Что ты еще придумала?
– Пейте, пейте, пока не остыло, тетя Шарлотта. Это питье помогает от морской болезни. Мне оно уже однажды помогло. Пейте! Успокоится ваш желудок, успокоитесь и вы. Дяде маркизу сообщат, что с нами ничего дурного не случилось, и он попросит, чтобы за нас тоже заплатили выкуп.
Тетушка опускается на скамью, ножки которой прибиты к полу так же, как и ножки стола и всей остальной мебели, откидывает с головы свою мантилью, облокачивается на стол и подпирает голову кулаками. В глазах у нее блестят слезы.
– Господи, Господи, что же нам делать?
Выпив содержимое плошки, Анна ставит ее на стол и присаживается рядом с тетушкой:
– Я найду кого-нибудь, кто захочет меня купить. Тот римский старик заплатил ведь за меня очень много.
– Анна, прекрати! Что ты такое несешь! Совсем с ума сошла.
– Так-то лучше. Вот вы и перестали плакать. Сердитая вы мне больше нравитесь, чем плачущая.
Девочка заставляет тетушку выпить маленькими глотками горький тонизирующий напиток и свободной рукой приглаживает ей волосы.
– Вы не должны так расстраиваться. А знаете? Сейчас, без всех этих белил, вы выглядите гораздо лучше. Вы такая крепкая, румяная и без туфель на каблуках стали пониже ростом, то есть я хочу сказать, что вы очень даже грациозная, но можете не сомневаться, что всегда будете крупнее и величественнее африканских женщин. Я думаю, если из Испании не пришлют выкупа, берберы без всякого труда пристроят вас к паше какого-нибудь приличного восточного государства.
Тетушка не знает, сердиться ей или смеяться.
– Нет, по-моему, ты все-таки сошла с ума.
– Ах, простите меня, тетя, – говорит Анна, шутливо изображая испуг, чтобы подбодрить бедную женщину. – Я ваша преданная племянница. Поправьте меня, если я что не так сказала.
И, упав на колени со сложенными словно для молитвы руками, она начинает монотонным голосом перечислять имена и титулы своих будущих родственников.
Тетушка берет плошку и допивает ее содержимое, обливая им из-за качки свое платье. Потом она массирует себе живот и глубоко вздыхает, Анна, прервав литанию, снова начинает напевать и, пританцовывая, увлекает в танец тетушку. Судно взлетает на крутую волну, и обе летят к кормовому окошку.
Горизонт между серым небом и темным морем сияет всеми оттенками фиолетового цвета.
– Смотрите, как красиво! Тетя Шарлотта, я не знаю, что меня ждет, знаю только – самого плохого нам пока удалось избежать. Я не держу на вас зла, хотя вы сами собирались меня продать. Вы или его величество…
По палубе снуют матросы, змеятся канаты. Судно продвигается вперед рывками, иногда волны переливаются через борт и захлестывают мостик. Нет ни дождя, ни молний, ни грома, но дует сильный ветер.
Мимо окна быстро проходит Хасан. На нем белая рубашка и матросские шаровары.
– Я не поняла, кто он – этот самый Хасан?
– Сын Краснобородых.
– Чепуха. Он не из их ублюдков.
– А все равно Хасан здесь главный. Раис. Люди обожают его и слушаются. Раз Краснобородый доверил ему вести четыре судна, да еще в разгар зимы, значит, полагается на него.
– А я вот ничуть не полагаюсь. Если буря усилится, один Господь Бог нам поможет. А кто такой Хасан? Подумаешь, мальчишка!
Тетушка Шарлотта-Бартоломеа для надежности несколько раз осеняет себя крестным знамением.
