Самая поразительная новость, рассказанная Хайраддином, касается Цай Тяня. Теперь ясно, почему Хасану запретили отправиться в Персию. Обстановка там очень неспокойная, и Цай Тяня, возвращавшегося на родину, схватили и держат в качестве заложника в каком-то дальнем городе. Теперь Хасан тем более намерен немедленно отправиться в путь, а сопровождать его хочет Ахмед Фузули: быть может, им двоим удастся освободить друга из плена. Но Хайраддин тверд, как никогда, – всему свое время. Такие дела не решаются с помощью побега или похищения: тут нужны терпеливые переговоры, которые уже и ведутся между Великим Султаном, Персией и отцом юноши. Решается сложный вопрос о границах и податях, отягощенный всякими торговыми неурядицами и яростными теоретическими спорами религиозного характера, которые выливаются в серьезные и кровавые распри: одни племена вступают в кровопролитные междуусобные схватки, другие мигрируют, третьи захватывают и перекрывают караванные пути. Великий Султанат уверяет, что Цай Тяню не грозит никакая опасность, потому что сам Султан держит в Истанбуле очень важных персидских заложников для обмена. Да и отец Цай Тяня со своей стороны позаботился о безопасности сына, задержав у себя крупные партии товара, который персы переправляли через его территорию в другие страны, и прекратив выплату крупных долгов. Так что переговоры можно вести спокойно, не опасаясь за жизнь Цай Тяня, кстати не очень-то рвущегося на родину. Хайраддин привез с собой два его послания, в которых юноша пишет, что пребывает в добром здравии и не скучает. Вот почему – к великой радости Османа – принцу Хасану придется набраться терпения и ждать, когда станет возможным столь желанное путешествие на Восток.
Жизнь во дворце однообразна. Работы на верфи окончены, папские галеры с частью экипажа проданы. Основная масса пленных солдат переведена в бани. Благодаря опытным маклерам и неплохому физическому здоровью, их охотно покупают на аукционах за хорошие деньги. Что касается путешественников, то за большую часть из них выкуп уже внесен. Первыми выплатили деньги купцы: с ними легко было договориться о цене, причем многие из освобожденных сразу завели разговор о дальнейших торговых связях. Кое-кто даже решил выкупить остатки добычи пиратов, открыть лавочки, подыскать подходящих покупателей и присмотреть на месте разные экзотические товары, которые могут найти спрос у них дома. Ремесленникам, плывшим на галерах, предложили остаться во владениях Краснобородых за весьма умеренный выкуп и назначили им плату за труд, обеспечивающую их верность. С офицерами дела складывались по-разному. Двое из них умерли; за четверых – младших сыновей из семей богатых и щедрых – выкуп заплатили без лишних разговоров; остальные, у кого родные были бедными, скупыми или у кого их вовсе не было, разделили судьбу своих солдат и либо согласились быть проданными, либо стали ремесленниками. Они охотно послужили бы солдатами у берберов, но Краснобородые не признают наемников ни на флоте, ни в армии. Не исключено, что иностранные офицеры, как, впрочем, и солдаты, оказавшиеся в плену, со временем смогут поступить на службу к берберам, но сначала и тем и другим надо доказать свою абсолютную верность новым хозяевам, то есть тоже стать полноценными берберами.
В общем, так или иначе, дело с папскими галерами закончено, но остались сложности с выкупом за важных персон. Переговоры затягиваются, ибо они находятся в прямой зависимости от величины запрошенного выкупа, что же до Жан-Пьера де Лаплюма и Комаресов, то переговоры о них вообще превратились в многоактную пьесу, конца которой пока не видно.
Капитан-француз сообразил, что на помощь Папы рассчитывать ему никак не приходится. Его же личные финансы уже давным-давно растаяли, а супруга, имеющая и земли и деньги, никогда не проявляла о нем особой заботы, так что он с самого начала не питал никаких иллюзий и свыкся с мыслью, что ему еще долго придется обретаться у берберов.
– Да я здесь хоть всю жизнь могу прожить, – говорил он, работая на верфи, – у меня и дело есть, и друзья появились.
Капитан умеет во всем находить что-то хорошее.
Когда возникла необходимость освободить верфь от пленных, чтобы дать возможность людям Хайраддина воспользоваться последними зимними днями и отремонтировать или подновить свои суда, Жан-Пьер де Лаплюм без всяких разговоров смирился со своей участью. Он уже давно пользовался расположением Аруджа, так как пустил в ход все свои козыри: веселый нрав, умение поддерживать приятную беседу, отсутствие предрассудков, готовность идти навстречу любым сюрпризам, уготованным жизнью. Капитана чаще стали приглашать во дворец, где он проводил целые дни. Однако жить там в качестве гостя и друга де Лаплюм не мог. В отношении военнопленных действуют вполне определенные правила, по которым личные симпатии в расчет не принимаются. В соответствии с этими нормами Жан-Пьер де Лаплюм в ожидании выкупа был, на свое счастье, помещен в дом Койры Таксении – вдовы богатого армянского торговца. И сегодня, прожив у нее какое-то время, он может с уверенностью утверждать, что о более удобном жилье нельзя и помыслить. Хитро подмигнув, он как-то шепнул на ухо Аруджу, что жизнь его у вдовы, пожалуй, веселее и приятней, чем могла бы быть даже во дворце. К Койре Таксении поселили еще двух ассирийских лекарей и математика, преподающего в местном медресе, так что недостатка в ученых беседах капитан не испытывает, а поскольку хозяйка мила, любезна, нежна и вдобавок воспылала к нему любовью, капитанское сердце тоже вполне утешено. О том, что он в плену, ему напоминают лишь стражи со сверкающим оружием, стоящие перед входом, но Койра сумела внушить Жан-Пьеру, что их следует воспринимать как украшение, придающее ее дому очень живописный вид. Дом Койры и сам по себе хорош: во внутреннем саду множество ручейков, с его обширной террасы открывается вид на залив, при доме есть и турецкая баня с опытными массажистами, и много вымуштрованных служанок – приветливых, понятливых и к тому же прехорошеньких.
А вот маркиз де Комарес предпочитает жить в тюремной камере. Но нельзя же поместить его вместе с уголовниками и всяким сбродом – это было бы нарушением установленного порядка, да и вообще неблагоразумно. И от порта его следует держать подальше: ни в коем случае нельзя позволить маркизу наблюдать за подготовкой судов к новым вылазкам, за погрузкой оружия и обучением экипажей и вынюхивать планы весенней кампании. Пришлось приспособить под тюрьму для Комареса помещение командира одного из отрядов охраны во дворце, на четвертом уровне. Короче говоря, у маркиза есть теперь своя камера, выделенная ему в резиденции самого бейлербея. Перед ней растут два густых кедра и лимонное дерево, а он все равно недоволен.
Правда, на том же четвертом уровне живет и Шарлотта-Бартоломеа, которой отвели не тюремную камеру, а обыкновенную комнату, поскольку порядок размещения пленных и заложников женщин не касается. И маркиза де Комарес пользуется этим, чтобы вторгаться в камеру супруга. Шарлотта-Бартоломеа считает своим священным долгом ежедневно посещать его, и когда сварливая громоздкая маркиза заполняет все свободное пространство камеры и оглушает супруга нескончаемой болтовней, у того начинается приступ удушья и разлития желчи. Беседы четы Комарес почти всегда заканчиваются ссорами, которые становятся предметом сплетен и немало забавляют местных офицеров и обитательниц гарема. Бывали случаи, когда они обсуждались под общий смех даже в Совете.
Переговоры о выкупе супругов Комарес длятся с переменным успехом уже не один месяц. Сейчас наступил момент затишья. Испанский двор согласился было по требованию Арудж-Бабы обменять маркиза на Бен-Гассу, но тот недавно скончался. Говорят – из-за болезни, но разве можно быть в этом абсолютно уверенным? Факт, что после кончины Бен-Гассы цена выкупа не осталась прежней, как полагали считавшие себя более могущественными испанцы. Нет, Краснобородые резко ее повысили.
Первый прибывший с выкупом испанский банкир уехал ни с чем. Второго просто выгнали. Комарес исходит желчью, хотя и Хайраддин, и Арудж-Баба относятся к нему очень внимательно, желая преподать этому брюзгливому и злобному человеку урок приличного поведения, хоть он и принадлежит к старинному аристократическому роду.
В отличие от прирожденного дипломата Жан-Пьера, философа по натуре и жадного до всего нового, Комарес ведет себя как солдафон, ограниченный и неспособный заметить в противнике никаких положительных качеств. Ничего хорошего у берберов он не видит и ничего не ценит, оставаясь равнодушным даже к таким признанным во всем мире и изысканным удовольствиям, как посещение турецких бань. Когда маркиз попал в эти бани впервые, они показались ему пыткой, но потом, с удивлением убедившись в их благоприятном воздействии даже на него, он, вопреки всякой логике, заявил, что бани – языческая затея, лишь расслабляющая организм.
