увидел, все-все вперед намного, a тот только сказал: смотри, как ни пытался он изгнать его из себя, тот асе повторял, пока он не увидел все вперед, и с этого момента он уже все знал, только думал, а произойдет ли? как он знал, все не верилось, хотя тут же все начинало уже осуществляться, и он стремился все ухватить своего бесчувственного провидца, но тот никак не давался. Потом, когда он ушел от матери, кто-то тихо позвал юным радостным голосом, он оглядывался все на зеленоватое здание центра, внимательно просмотрел окна, потом голос этот был с другой стороны, но Митя так никого и не увидел.
Когда мать пришла в себя, она, увидев Митю, от счастья даже улыбнулась: он-то был все это время с ней! Но было странно: неужто это было все, что вот настанет такой миг, когда станет все, и что же тогда? от всех ее страданий, от всего, мимо чего неслась ее душа, осталось только неясное ощущение: тогда, все, оттуда! Но ясно вспыхнуло вновь: любовь была оттуда! Все, чего не знали, сколько же раз не знали! сколько же раз мы соприкасались с этим! И как хотелось передать все Мите! Она только слегка пожимала его руки и улыбалась, что-то ей открывалось, думал Митя, что же могло ей открыться: а ей-то вспоминались весны и зимы, как она ходила все по лесу и все искала и встречалась с ним, встречалась! Но его-то ведь не было? — кто-то спрашивал и у нее внутри, но все в ней говорило: было, он был-то во всем!
С этого дня еще неделю, Митя, уходя из больницы, все оглядывался, что кто-то тихо его начнет звать, он все стоял, пропуская и пропуская поток машин в сторону Новодевичьего кладбища, но как ни вслушивался, никогда уже больше ничего не слышал, слышал только, как мать без страха спрашивала: неужели мне с вами Богом не отпущено больше быть? и ее же голосом кто-то тихо смеялся, потому что этого никак не могло случиться: чем и как ни отмеривай ее жизнь, все было в ней ровным белым светом для всех, сейчас, почему-то она думала только одно, она себе это говорила: что Бог простил нерожденных ее детей, она даже чувствовала это, после того как сдавливало, несло куда-то, но что же тогда оставалось? если простил, то что же тогда оставалось? Она все вспоминала всю свою жизнь, но не вспоминалось ничего больше, и она успокаивалась, и единственная мысль была только такая, что, когда в ней что-то кончалось, это помогло нарождаться другому, для всех остальных, и для ее же детей, и если, господи! было это так, то пусть все как должно быть, так пусть и будет.
Его первая жена как раз приходила в этот дом еще в его счастливое детство (как же давно все было! как прошло много времени), сейчас же вся их жизнь выходила перед ним, будто фокусник выдергивал бесконечную ленту из его внутренностей, а он был как бы только маленьким шариком, который этот (некто) фокусник подбрасывал, а поймав, снова начинал выдергивать из него бесконечную ленту, теперь всюду были ленты, вытянутые из его внутренностей.
Утром он пришел к ней. Она стояла в ночной рубашке, нерешительная и не знала, что же ей нужно было делать. Было в ее лице несчастье: хотела к нему, а знала, что не нужно было, только все замотается туже. Он обнял ее, она не отстранилась, я знаю, сказал он, что ты хочешь быть со мной, да, да! закивала она, и впервые соглашалась со всем, что он говорил, как же ей хотелось соглашаться со всем! со всем! даже сказала: да, да! Несколько таких вещих снов у него было и раньше, и с матерью теперь, все-все видел вперед, то ли в снах, то ли наяву, но все знал заранее, но таких вот снов, в точности, что будет между ними, видел несколько. После этих ее: да, да! Она не сопротивлялась больше, сама обвила руками его шею, и начиная с его ног, теперь обхватила его собою, мягчея и растекаясь в нем. А сон сначала начинался так: он взлетал вверх, к высотному дому, a у самого края, наверху, в самом углу неба, на крыше дома, когда он долетел, стояла она с сыном, они-то ему и помогли забраться на крышу, а потом как будто не было крыши, куда он взлетел и забрался, забирался легко, только подтянулся, взявшись за руку, а был вот этот их разговор, он тогда после сна думал, что обязательно что-то должно было теперь с ними произойти, вот и происходило, думал Митя, все как снилось. Перед смертью матери снился такой сон, нет, два сна, в разное время; первый сон был такой: к нему пришли гости, были все даже родственники, которых он не любил, квартира их была на первом этаже, причем была его жена с сыном? потом, после танца, они куда-то ушли совсем, но сначала все были, сели за стол, поели, потом вышли на бетонную площадку и, став в большой круг, стали медленно танцевать, Митя думал, зачем же был этот сон, и танцевали без музыки, обнявшись за плечи, плясали по кругу, зачем же нужна была бетонная площадка? и второй сон: опять пришли к ним гости, на поминки к матери, гроб стоял сбоку, перпендикулярно длинному столу, а мать лежала в гробу, все садились за стол и никто почему-то не плакал, правда, и веселья не было, во сне Митя никак не мог себе простить: почему же он-то сам так был спокоен, почему не страдал? но вот рассаживаться рассаживались, а что-то не получалось, переходили со стула на стул, все менялись местами, расставлялись, тогда мать сама встала из гроба, медленно так приподнялась, сначала села, немного посидела так, все тогда притихли, потом встала, все молчали, и когда встала, прошлась плавно вокруг стола, поправила скатерть, сначала все расставила красиво, потом стала всех рассаживать, все ее молча слушались, потом снова пошла и легла в гроб, тогда все стали разливать водку, а потом даже плясали, а она лежала открытая в гробу, даже будто живая. Свое поведение в этом сне Митя позже расценил, под утро пришел другой сон, где он все старался расставить по полочкам, так вот он все это расставил и получилось итоговое предательство; перед ним как бы была смета, все было там зарегистрировано по пунктам, некий невидимый регистратор якобы тоже присутствовал там, но, увы, не в облике живого человека, в облике живого пространства, он так же, как и бестелесный человечек, живший в нем теперь всегда, был неухватлив, но! существовал, и вот в смете подводился итог, а мелкие пункты сметы не читались, зато итог был написан жирно. Когда прочитал итог, Митя вспомнил, как выстаивала мать у окна, ожидая его, все боялась, что не услышит звонка, по три часа выстаивала у окна, и все глядела с четвертого этажа во двор, когда он появится, когда зашагает по двору, а он вместо часа приезжал в пять, правда, тут было и другое: сестра не хотела сделать еще один ключ, чего она боялась, неясно было, просто не хотелось и ей, и Александру, чтобы был ключ от их квартиры у Мити, отговаривались тем, что Митя все испортит замок, не сможет открыть; Митя вместо того, чтобы врезать ей, все помалкивал, а точно придти никак не мог, то бежал, выкраивал из редакции, к ребенку, встретить хотя бы из школы, то на почту бежал, отправлял им деньги, а деньги для этого нужно было перезанять, но так со всеми его делами получалось, что мать была на последнюю очередь, и, прибегая к ней, он сразу же шел к телефону, кому-то всегда нужно было звонить, дома телефона не было, а из редакции тоже не хотелось, у матери-то он все выгадывал и время, и звонки, обзванивая по своим рукописям и друзьям; а Александр говорил сестре: а ты гарантируешь, что он не приведет сюда бабу? Да еще черт знает кого? Александр все выговаривал матери, почему у Мити не получилась семейная жизнь, и почему у него вышла с ее дочерью, он все задавал ей вопросы, а в прошлом, когда входил в раж, то даже начинал кричать, он все задавал матери вопросы, как они не настояли, чтобы он не бросил работу?! Как же так можно было поступить? Да и как могли они допустить, чтобы Митя разошелся? Он все старался выступить в роли благодетеля, устройщика семейных дел, а тайно все злорадствовал: вот не получается у Мити, кишка тонковата, правда, при сестре к матери не приставал, но было у него два свободных утра, вот в эти утра он мать придавливал, в свободные от лекций часы. Мать говорила Мите: ну, что же с него взять, он-то чужой, а вот ты-то родной. С Александром было несколько случаев у Мити, один из них был такой: лет десять назад, из магазина привезли мебель, мать дала пятнадцать рублей Александру, чтобы расплатился, а Митя будто чувствовал, пошел следом, с ним такое бывало, и в коридоре Александра прихватил, но чувствовал, что и сам совершил подлость, когда пошел за ним; Александр отдал десятку, а пять положил себе, в пижаму, тут Митя ему и врезал, но все осталось молчком? ни мать, никто не знал, только он и Митя, ни отцу, ни сестре ни слова, сестра бы просто развелась бы с ним, думал Митя. Позже, правда, подумал, что нет. Так вот, на мать он даже покрикивал, но стоило появиться Мите, как все стихало, потому что тот мог кое-что вспомнить, и хотя он, Александр, все уже знал, как Митя будет себя вести, но очень уж часто, все ждал, что встанет Митя и скажет: а вот я знаю про него то-то и то-то, и сядет на место; он так живо себе это представлял, что хотя и понимал, что имело это вид какой-то детской картинки из школьных лет, будто тебя поймали на том, как ты стирал в табеле двойку и всегда можно было от всего отказаться, но все-таки, непонятно почему посасывало: пятерка, которую он стянул у матери, расплачиваясь с грузчиками за привезенную мебель, когда вместо пятнадцати дал червонец, теперь, что-то внутри потягивало; вот что
