оскорбляют, лучше всего не отвечать ни слова, а только смотреть и думать. Мисс Минчин просто бледнеет от ярости, когда я так поступаю, а мисс Амелия и ученицы пугаются. Если не терять самообладания, люди понимают, что ты их сильнее: у тебя хватает силы сдержать свой гнев, а они не могут и говорят всякие глупости, о которых потом жалеют. С гневом ничто не сравнится по силе — кроме самообладания, ведь оно может обуздать гнев. Не отвечать врагам — это хорошо. Я почти никогда не отвечаю. Может, Эмили еще больше на меня похожа, чем я сама. Может, она даже друзьям предпочитает не отвечать. А все хранит у себя в сердце».
Но как ни старалась Сара утешиться, это было нелегко. Когда после целого дня беготни по городу она возвращалась, промокшая и голодная, домой, а ее опять посылали на холод, под ветер и дождь, ибо никто не хотел помнить, что она всего лишь ребенок, что она продрогла и что ее худенькие ножки устали; когда вместо благодарности ее награждали лишь бранью и презрительными взглядами; когда кухарка была особенно груба и сварлива, а мисс Минчин — не в духе; когда воспитанницы пересмеивались между собой, глядя на ее обтрепанное платье, — тогда Саре не всегда удавалось утешить фантазиями свою израненную, гордую, одинокую душу. А Эмили сидела, выпрямившись в своем креслице, и молча взирала на нее.
Как-то вечером Сара поднялась к себе, голодная и прозябшая после долгого трудного дня. В груди ее бушевала буря — взгляд Эмили показался ей таким пустым, а набитые опилками руки и ноги такими невыразительными, что Сара вышла из себя. У нее не было никого, кроме Эмили, — ни души в целом свете. А Эмили сидела себе и молчала.
— Я скоро умру, — сказала Сара.
Эмили все так же безмятежно взирала на нее.
— Я больше не могу, — произнесла бедная Сара, дрожа всем телом. — Я знаю, что умру. Я иззяблась… промокла… я просто погибаю от голода. Сегодня я столько ходила, и никто меня даже не поблагодарил! Все только бранили с утра и до ночи. А вечером я не смогла найти какого-то пустяка, за которым меня посылала кухарка, — и меня оставили без ужина. И какие-то люди засмеялись, когда я поскользнулась и упала в грязь. Я вся в грязи. А они смеялись. Ты слышишь?
Она посмотрела на спокойное лицо и стеклянные глаза Эмили — гнев и отчаяние охватили ее. Она схватила Эмили, швырнула на пол — и разрыдалась. Это Сара, которая никогда не плакала!
— Ты просто кукла! — закричала она. — Просто кукла… кукла… кукла! Тебе все равно. Ты набита опилками! У тебя нет сердца! Ты ничего не чувствуешь! Ты кукла!
Эмили бесславно лежала на полу с заброшенными за голову ногами и отбитым кончиком носа; впрочем, она не потеряла своего спокойствия, даже достоинства. Сара закрыла лицо руками. Крысы за стеной завозились, забегали, запищали: это Мельхиседек наказывал кого-то из детей.
Понемногу Сара перестала плакать. Потерять самообладание — было настолько не похоже на нее, что она удивилась. Она подняла голову и поглядела на Эмили, которая краем глаза тоже смотрела на нее, на этот раз даже как будто с сочувствием. Сара нагнулась и подняла Эмили с пола. Ее охватило раскаяние. Она даже слегка посмеялась над собой.
— Ах, Эмили, ты не виновата, что ты — кукла, — сказала Сара со вздохом. — Джесси с Лавинией не виноваты, что у них нет сердца. Все мы разные. Может, ты даже лучше, чем другие куклы.
Она поцеловала Эмили и, отряхнув ее платье, посадила назад в креслице.
Саре давно хотелось, чтобы кто-нибудь поселился в пустовавшем рядом доме, — ведь соседнее слуховое окно было так близко от нее. Как было бы хорошо, если бы в один прекрасный день окно соседнего чердака распахнулось и оттуда выглянула девочка!
«Если она мне понравится, — размышляла Сара, — я с ней поздороваюсь для начала, а там посмотрим, всякое может случиться. Только, скорее всего, на чердаке поселят служанку».
Однажды утром Сара возвращалась домой после продолжительного отсутствия — она побывала в мясной, бакалейной и булочной. Вдруг она с радостью увидела, что, пока ее не было, к соседнему дому подъехал фургон. Все дверцы его были распахнуты, носильщики вынимали мебель, тяжелые ящики и вносили в дом.
— В дом въезжают жильцы! — обрадовалась Сара. — Вот замечательно! Ах, вот бы на чердаке поселился кто-то приятный!
Ей так хотелось присоединиться к зевакам, стоявшим на тротуаре и наблюдавшим за носильщиками! Если б она могла посмотреть на мебель новых жильцов, мелькнуло у нее в голове, она бы сумела составить представление о них самих. «У мисс Минчин все столы и стулья похожи на нее, — думала Сара. — Я это тут же заметила, хотя была тогда совсем маленькой. Я потом папочке сказала, а он засмеялся и согласился. А у Большой семьи, я просто уверена, кресла и диваны удобные, мягкие, а обои в красный цветочек. И все у них в доме веселое, теплое, доброе и счастливое, как они сами».
В тот же день Сару послали в зеленную за петрушкой; поднимаясь на улицу из полуподвала, где была расположена кухня, она увидела на тротуаре мебель, вынутую из фургона. Сердце у Сары радостно забилось, словно она встретилась со старыми друзьями. На тротуаре стояли красивый тиковый стол, стулья с великолепной резьбой и ширмы с роскошной восточной вышивкой. От этих вещей на Сару повеяло чем-то родным и близким. Такие вещи она видела в Индии. А точно такой же резной столик из тикового дерева папа прислал ей из Индии — только мисс Минчин потом забрала его вместе со всем остальным!
«Какие красивые вещи, — подумала Сара. — Они принадлежат, верно, хорошему человеку. Все такое великолепное. Видно, это богатая семья».
Весь день к дому подъезжали фургоны с мебелью. И Сара, несколько раз выходившая из дому, имела возможность посмотреть на вещи, которые вносили в дом. Она верно догадалась: новые соседи были люди состоятельные. Мебель была богатой и красивой, к тому же у них было немало восточных вещей. Из фургонов вынимали чудесные ковры, украшения, шторы, книги, картины. Книг было столько, что их хватило бы на хорошую библиотеку! И еще там была великолепная статуя Будды.
«Кто-то из этой семьи жил в Индии, — думала Сара. — Они привыкли к индийским вещам и любят их. Как я рада! Я буду знать, что рядом друзья, даже если никто не выглянет из слухового окна».
А когда вечером Сара принесла для кухарки молока (каких только поручений ей не давали!), она увидела что-то еще более интересное. Красивый и румяный мистер Монтморенси перешел площадь и спокойно взбежал по ступенькам, ведущим к парадной двери соседнего дома. Он взбежал как свой человек, которому предстоит множество раз входить и выходить из этого дома. Он пробыл в доме довольно долго, но несколько раз выходил и давал распоряжения носильщикам, словно имел на то право. Было ясно, что он друг людей, снявших дом, и готовит дом к их приезду.
«Если у наших новых соседей есть дети, — размышляла Сара, — то маленькие Монтморенси, наверно, будут приходить к ним играть. Вдруг они когда-нибудь и на чердак поднимутся — просто так, посмотреть…»
Бекки, закончив вечером работу, навестила свою соседку по «камере» и принесла целый ворох новостей.
— В соседнем доме, мисс, будет жить индийский джентльмен, — рассказывала она. — Не знаю, черный он или белый, только он из Индии. Он очень богат и болен, а джентльмен из Большой семьи его поверенный. На индийского джентльмена всякие беды свалились, вот он и загрустил и разболелся. Он идолам поклоняется, мисс. Язычник он, молится камню и дереву. Я своими глазами видала, как ему в дом идола вносили. Пусть бы кто послал ему молитвенник. Молитвенник можно дешево купить.
Сара засмеялась.
— Вряд ли этот джентльмен поклоняется идолу, — сказала она. — Некоторым нравится держать их в доме, потому что на них интересно смотреть. У моего папы тоже был такой, очень красивый, но он ему не молился.
Однако Бекки предпочла остаться при том мнении, что новый сосед — «язычник». Так он казался ей гораздо интереснее, чем если бы был обыкновенным джентльменом и ходил бы, как все, в церковь с молитвенником в руках. В тот вечер Бекки допоздна засиделась у Сары, рассуждая о том, какими будут новый сосед, его жена (если у него есть жена) и дети (если у него есть дети). Сара заметила, что в глубине души Бекки очень хотелось, чтобы все они были темнокожими, носили тюрбаны, а главное, были «язычниками».
— Я рядом с язычниками, мисс, никогда не жила, — призналась Бекки. — Интересно бы посмотреть, какие они.
