— Да, — согласился мистер Кармайкл, — тогда это более чем вероятно.
Мистер Кэррисфорд подался вперед и с жаром произнес, ударяя по столу исхудавшей рукой:
— Кармайкл, я просто должен ее найти. Если она не умерла, то она живет где-то. Если она осталась без денег и без друзей — это моя вина. Разве я могу выздороветь, когда день и ночь меня гложет мысль об этом ребенке? С копями все наладилось — они оправдали наши самые фантастические ожидания, а дочка бедного Кру, возможно, побирается на улицах!
— Да нет же, нет, — возразил Кармайкл решительно. — Постарайтесь не волноваться. Утешайте себя тем, что, когда мы ее найдем, вы вручите ей огромное состояние.
— Как я мог пасть духом, когда все решили, что мы не продержимся? — застонал Кэррисфорд в отчаянии. — Я, верно, не потерял бы головы, если бы отвечал лишь за свои деньги. Но на мне лежала ответственность и за чужие вклады. Бедняга Кру вложил в копи все — все до последнего пенни! Он мне доверял — он меня любил. Он умер с мыслью о том, что я его разорил… я… Том Кэррисфорд, с которым он играл в Итоне[13] в крикет! Каким я был негодяем в его глазах!
— Не упрекайте себя так горько.
— Я упрекаю себя не за то, что наше предприятие чуть не лопнуло, — а за то, что мне недостало мужества. Я бежал, словно вор и мошенник, потому что не смел поглядеть в лицо своему лучшему другу и сказать ему, что я разорил его и его дочь.
Добросердечный Кармайкл положил больному руку на плечо.
— Вы убежали, потому что ваш рассудок не выдержал этих мук и напряжения, — сказал он. — У вас уже начинался бред. Если б не это, вы бы остались и приняли бой. Всего два дня спустя у вас сделалось воспаление мозга, вы так метались в бреду, что вас пришлось привязать к больничной койке. Вспомните!
Кэррисфорд уронил голову на руки.
— Боже, это правда, — сказал он. — Я сходил с ума от страха. Я не спал неделями. В ту ночь, когда я бежал из дома, мне чудилось, что меня окружают какие-то твари, которые строят гримасы и хохочут надо мной.
— Вот видите, — сказал мистер Кармайкл. — Разве человек на грани воспаления мозга может здраво судить о чем-то?
Но Кэррисфорд покачал головой.
— Когда сознание ко мне возвратилось — бедный Кру уже лежал в могиле. А я ничего не помнил. Прошло немало месяцев, прежде чем я вспомнил о девочке. Но и тогда как-то смутно, словно в тумане. — Он смолк и потер рукой лоб. — Такое бывает со мной и сейчас, когда я пытаюсь что-то припомнить. Но ведь Кру наверняка говорил мне, в какую школу он ее послал. Как вы полагаете?
— Возможно, он и не говорил ничего определенного. Вы даже не знаете имени девочки.
— Он обычно звал ее своей «маленькой хозяюшкой» — странное имя для девочки! Но эти несчастные копи занимали все наши мысли — мы ни о чем больше не говорили. Если он и называл школу, то я забыл… забыл. А теперь уж мне никогда не вспомнить!
— Полноте! — сказал мистер Кармайкл. — Мы еще найдем эту девочку. Будем искать этих добрых русских, о которых нам рассказала мадам Паскаль. Ей помнилось почему-то, что они живут в Москве. Что ж, попробуем искать ее там. Я поеду в Москву.
— Если б у меня были силы, я бы поехал с вами, — сказал Кэррисфорд, — но я могу лишь сидеть, закутанный, перед камином и смотреть в огонь. Мне чудится, что оттуда на меня глядит молодой и веселый Ральф Кру. Он словно вопрошает о чем-то. Иногда я вижу его во сне — он стоит предо мной и задает все тот же вопрос. Вы догадываетесь, о чем он меня спрашивает, Кармайкл?
— Не совсем, — тихо ответил мистер Кармайкл.
— Он говорит: «Том, старина… где же моя маленькая хозяюшка?» — Мистер Кэррисфорд схватил Кармайкла за руку. — Я должен ему ответить! Я должен ответить! — произнес он, не выпуская руки поверенного. — Помогите мне… помогите мне ее найти!
А по другую сторону стены сидела Сара и беседовала с Мельхиседеком, который явился за ужином для себя и своей семьи.
— Нелегко мне было сегодня вести себя, как подобает принцессе, Мельхиседек, — говорила она. — Труднее обычного. Чем на улице холоднее и больше грязи, тем труднее оставаться принцессой. Когда Лавиния увидала мою юбку, забрызганную грязью, и засмеялась, мне так и хотелось ей кое-что сказать — я еле сдержалась. Прикусила язык — и смолчала. Днем было так холодно, Мельхиседек, да и вечер промозглый.
И она опустила голову на руки — она часто так делала, когда оставалась одна.
— Ах, папочка! — шепнула она. — Сколько времени прошло с тех пор, как я была твоей «хозяюшкой»!..
Вот что происходило в тот день по обе стороны стены.
ГЛАВА 13
Одна из многих
В тот год зима выдалась холодная. Порой, когда Сару посылали куда-нибудь, ей приходилось идти по снегу; а порой снег таял и смешивался с грязью — и это было еще хуже; порой же стоял такой густой туман, что фонари на улицах горели весь день, и Лондон казался Саре таким же, как несколько лет назад, когда она ехала с отцом в школу мисс Минчин. В такие дни окна в доме Большой семьи сияли так заманчиво и уютно, а из кабинета индийского джентльмена падал такой яркий и теплый свет. Теперь уже Сара не смотрела на закаты и восходы; даже звезды, как ей казалось, показывались редко. Над городом низко нависли тучи; они были того же цвета, что и грязь на улицах, и из них то и дело хлестал дождь. Даже если не было тумана, в четыре часа уже темнело. Поднимаясь за чем-нибудь на чердак, Саре приходилось зажигать свечку. Кухарка и служанки ходили мрачные, ко всему придирались и то и дело срывали зло на Бекки.
— Не будь вас, мисс, — как-то, чихая, сказала Бекки, поднявшись к Саре на чердак, — не будь вас в соседней камере, я бы просто умерла. Здесь теперь самая настоящая тюрьма, правда? Хозяйка — ну вылитый тюремщик! На поясе у нее, как вы говорили, огромные ключи. Да и кухарка — точь-в-точь тюремщик. Расскажите мне еще что-нибудь, мисс… Раскажите мне про подкоп, который мы прорыли под стеной.
— Нет, я тебе расскажу что-нибудь потеплее, — отвечала Сара, дрожа. — Принеси свое покрывало и завернись в него, а я завернусь в свое, сядем рядышком на кровать, и я расскажу тебе про тропический лес, где прежде жила обезьянка индийского джентльмена. Когда я вижу, как она сидит у окошка и так печально глядит на улицу, я всегда знаю, что она вспоминает тропический лес, где качалась на кокосовых пальмах. Интересно, кто ее поймал и остались ли у нее в лесу детки, которым она приносила орехи?
— Мне уже теплее, мисс, — произнесла с благодарностью Бекки. — Знаете, иногда даже Бастилия кажется мне не такой холодной, когда вы про нее рассказываете.
— Это потому, что ты тогда отвлекаешься, — отвечала Сара, натягивая покрывало по самые уши. — Я это давно заметила. Когда нам плохо физически, надо заставить себя думать о чем-то другом.
— А вы так можете, мисс? — спросила Бекки, глядя с восхищением на Сару.
Сара на мгновение задумалась.
— Иногда могу, а иногда нет, — призналась она. — Если получается, тогда все хорошо. И знаешь, что я тебе скажу? Если бы мы побольше практиковались, у нас бы всегда получалось. В последнее время я много практиковалась, и мне уже теперь отвлекаться легче, чем раньше. Когда все плохо… очень плохо… я изо всех сил вспоминаю, что я принцесса. Я себе говорю: «Я принцесса, я сказочная принцесса, и потому никто меня не может обидеть и ничто — огорчить». — Она засмеялась и прибавила: — Ты даже не знаешь, как это помогает отвлечься…
Саре нередко приходилось заставлять себя думать о чем-то другом; еще чаще ей приходилось напоминать себе, что она принцесса. Особенно трудно это было в один ненастный день, который, как она
