— Мама никогда не стала бы лгать,— со спокойным достоинством возразила Софи, почувствовав насмешку в его голосе. — Никогда! Она не...
— Что она не?.. — перебил ее Ив. — Не такая, как ты?
Софи вспылила и, не сдержав негодования, замахнулась, чтобы дать ему пощечину. Однако Ив оказался проворнее. Перехватив ее руки, он больно сжал их и завел за ее спину.
— Господи! Да ты просто ведьма! — воскликнул он с яростью. — Достойная племянница своего дядюшки! Фернан был бы тобой доволен. Кстати, почему ты все же не рассказала мне о нем?
На какую-то долю секунды Софи показалось, что ему искренне хочется это узнать, но она не поверила себе. Он просто забавляется...
— Что бы я ни сказала, тебе это безразлично, — грустно проговорила она. — Ты не понимаешь...
— Куда уж мне, — с деланным смирением кивнул Ив. — Кажется, существует лишь один язык, который мы оба понимаем хорошо, не так ли?
И, прежде чем Софи смогла его остановить, он прижал ее к стене и, не отпуская рук, впился в ее губы таким грубым и яростным поцелуем, что ее обожгло, словно огнем. Задохнувшись от стыда, она ощутила, что вопреки собственной воле отвечает на этот поцелуй, отдавая ему губы, поцелуй, чувства, всю себя, без малейшей попытки оказать хоть какое-то подобие сопротивления.
Она была так уязвлена этим, так стыдилась саму себя, что, как только он выпустил ее, крикнула:
— Я тебя ненавижу! Ненавижу! Не желаю тебя видеть! Никогда!
Однако говорила она, обращаясь в пустоту. Ив уже выскочил за дверь и захлопнул ее за собой.
Он стремительно шагал по улице, сам не зная куда, не в силах поверить в то, что только что натворил. Прежде он никогда не вел себя с женщинами так грубо, так по-хамски. Ему даже в голову не приходило, что он вообще способен так поступить, причем вполне осознанно, преднамеренно. Его страсть была так сильна, так неодолима, почти неподвластна разуму, что ради удовлетворения ее ему пришлось разыграть гнев, которого он вовсе и не испытывал.
Как ему хотелось поцеловать Софи! Да что там поцеловать! Ему хотелось всего и навсегда. Признавшись в этом самому себе, Ив застонал и зашатался как пьяный. Он все еще хотел ее!
— О Господи! — простонал он в отчаянии.
Где ему взять силы, чтобы справиться с собой?
7
— Софи...
В голосе Доминика было столько искреннего участия, что глаза ее сразу наполнились слезами, и, не в состоянии сдержать их, она отвернулась к окну.
Со времени их ссоры с Ивом прошло уже несколько недель. Она больше не встречала его и была рада этому. Но горе изнутри съедало ее. Софи упорно изматывала себя многочасовыми прогулками, бродила по городу до полного изнеможения, старательно избегая тех мест, где могла встретить кого-то из знакомых. Но это не приносило облегчения. Становилось все хуже, и почти не оставалось надежды на то, что когда- нибудь все изменится к лучшему.
На очередную встречу с Домиником она пришла десять минут назад и уже успела убедиться, что совершенно не в состоянии сосредоточиться на разговоре о долгах покойного дяди. Тем более что ситуация с ними оказалась гораздо сложнее и запутаннее, чем они с матерью предполагали.
— Простите, — не поднимая глаз, произнесла Софи и кивком поблагодарила Доминика, протянувшего ей коробку с бумажными салфетками. — Не смогла сдержаться...
Доминик, которому жена, разумеется, рассказала о случившемся, считал в высшей степени маловероятным, что Софи имела какое-то отношение к краже в доме его отца. Но и он не знал, как разобраться в этой истории.
— Полиция все еще не закончила расследование, — сказала Софи, справившись наконец со слезами. — Может быть, мне стоит съездить домой и порыться в семейных альбомах? Вдруг там окажутся фотографии, где есть эта ваза. Ведь мама была так уверена...— Она с надеждой взглянула на Доминика. — Мама вспоминала, что прабабушка как-то по особому относилась к вазе, держала ее только у себя в комнате, а иногда, если считала, что ее никто не видит, плакала глядя на нее.
— Возможно, вам лучше вообще вернуться домой? — мягко предложил Доминик. — Ведь полиция не обязала вас оставаться здесь.
— Нет, ни в коем случае! — решительно замотала головой Софи. — Если я уеду, все будут думать, будто я сбежала!
— Понимаю,— сочувственно кивнул Доминик.
Спустя полчаса Софи вышла из конторы Гренье, подавляя приступ тошноты, успевшей стать почти привычной по утрам. Сегодня она не завтракала, как, впрочем, и всю последнюю неделю. Однако, хотя, казалось бы, ей уже пора было проголодаться, одна мысль о еде вызывала у нее чувство отвращения. Голова кружилась, сделавшись вдруг странно легкой и пустой. Чтобы удержаться на ногах, Софи вынуждена была ухватиться за изящную металлическую ограду, за которой утопал в цветах небольшой, но любовно ухоженный сад.
В другое время Софи обязательно залюбовалась бы красотой цветущих за оградой ирисов, но сейчас ей было не до того. В глазах темнело, а сил на то, чтобы продолжить путь к домику дяди Фернана, явно не было. Она была вынуждена остановиться, буквально повиснув на ограде.
Неожиданно перед глазами все расплылось. Софи в панике встряхнула головой, чтобы прогнать этот непонятно откуда взявшийся туман. Она еще больше испугалась, сообразив, что дурнота застала ее совсем неподалеку от элегантного особняка Ива. Вот уж кого она меньше всего хотела бы сейчас увидеть!
Однако даже эта опасность не придала ей сил, чтобы как можно быстрее удалиться отсюда. Напротив, ей стало еще хуже. Горячие злые слезы больно жгли уголки глаз, и в отчаянной попытке сдержать их она низко опустила голову и сильно, почти до крови, закусила нижнюю губу.
Элиза Хейтон, сестра Батистена Гренье и тетка Доминика, была в весьма дурном настроении. Ей следовало бы сейчас находиться вместе с мужем, Диком, в Англии. Они давно уговорились по полгода проводить то в Арле, на ее родине, то в Кембридже, где был его дом. Время для возвращения в Англию как раз подошло. Дика ждали дела, и она, разумеется, собиралась лететь вместе с ним. Но в последнюю минуту Элиза передумала. Уж больно несчастным и беззащитным, по ее мнению, выглядел Батистен после той злополучной кражи в его доме.
— Я прекрасно знаю, каким упрямым и вздорным он порой бывает, — говорила она Дику вечером накануне отъезда.
Они лежали, прижавшись друг к другу, на широкой кровати. Поуютнее устраиваясь в объятиях мужа, Элиза в который раз дивилась про себя той присущей скорее молодоженам радости, какую она испытывала от простой близости к мужу, от мысли, что завтра она проснется с ним рядом, что они всегда будут вместе. Многие, пожалуй, не смогли бы удержаться от осуждения, узнав, что женщина ее возраста испытывает от физической, сексуальной и эмоциональной близости с собственным мужем такой восторг, какой, быть может, позволительно испытывать разве что юной девушке. По правде говоря, вначале она и сама ощущала некоторые сомнения по этому поводу — до тех пор пока Дик не убедил ее, что все происходящее с ними абсолютно нормально и достойно скорее зависти, чем осуждения.
— Но, с другой стороны, Батистен ведь мой брат, — продолжала она рассуждать, шутливо уворачиваясь от губ мужа.— Я очень беспокоюсь о нем, Дик. Он так постарел и сдал после истории со взломом. Послушай, ты не будешь возражать, если на этот раз я с тобой не поеду? Ты ведь меня понимаешь?
— Разумеется, возражать буду! — прорычал в ответ Дик. — И, разумеется, я тебя понимаю.
Он улетел один, а у Батистена тут же начался один из тех периодов мрачного недовольства всем и всеми, когда он категорически отказывался видеться с кем бы то ни было, в том числе и с ней. Элиза очень
